- Я убил их обоих.
- Не придумывайте, матрос. Начать с того, что этим утром погиб только один человек. Разве что вы как-то причастны к смерти Дженкинса, - адмирал мрачно усмехнулся.
Очкарик не улыбнулся в ответ и не успокоился.
- Билли казнят. Что бы кто ни делал, Билли казнят. И мистер Клэггарт мертв. Это из-за меня.
“Что бы кто ни делал”… речь о суде или команда уже решили взять инициативу в свои руки? Сейчас это совсем ни к чему. И почему он убил? “…С юта, ютовый сэр” зазвучал в голове голос Датчанина и тут же стих. У парня очки, как он лез на руслень с его зрением?
- Допустим. И всё же объясните мне, почему Вы так считаете?
- Мистер Клэггарт велел мне проверить Билли. Предложить ему деньги за участие в бунте… Я не хотел… - Очкарик всхлипнул, - Я действительно не хотел. Я сказал ему, что не хочу. С ним было можно разговаривать, он не был плохим человеком… И я нравился ему… Раньше. Пока не понравился Билли. Но я не хотел его подставлять, он был не виноват!
- Тогда кто же подставил?
- Я. Я подставил, сэр. Когда я отказался, мистер Клэггарт пришел в ярость. Я никогда не видел его в такой ярости. Никогда, сэр! Он накинулся на меня, обещал запороть… - Очкарик дотронулся до плеча. Ворот сдвинулся, и Джеймс увидел след от стека, - Я согласился. Решил, что Билли всё равно откажется, а нет так… сам выберет свою судьбу. Но я был уверен, он откажется, а мистер Клэггарт увидит, что я слушаюсь его… Я подумал, если он будет мной доволен… Я думал, всё станет как раньше. Я всегда делал всё, что он скажет, и он был доволен мной. Я не хотел, чтобы он погиб! Я не думал, что Билли убьет его! Я надеялся, когда я доложу, что он отказался, мистер Клэггарт со временем просто забудет о нём… Я и доложил, что Билли отказался! - Очкарик расплакался.
Джеймс растерялся, хотел было похлопать Очкарика по плечу, потом вспомнил о следе от стека и передумал. Слова утешения не шли на ум, а чувство неловкости только нарастало. Следовало, наверно, позвать капеллана, как-никак выслушивать исповеди его работа. Вот только едва ли несостоявшийся самоубийца и состоявшийся мужеложец захочет пообщаться с этим духовным лицом. Спасение души спасением души, а сохранение тайны исповеди никто не обещает. Норрингтон понимал, что и сам выслушивает сейчас эту историю только потому, что был невольным свидетелем “свидания” в лазарете. Знал бы, чем всё обернётся, донёс бы. Какого воробья тогда пожалел?! Ну отправились бы на виселицу два распутника, а может и только один! Ну стал бы доносчиком! К морскому дьяволу чистоплюйство! Дженкинс был бы жив, Бадд не сидел бы под трибуналом, а главное, сам бы сейчас не возился с этим проклятым делом!
Или всё же не донёс бы? Он смотрел на зарёванного перевязанного Очкарика и не знал, как к нему относиться. Ютовый совершил подлость, и совершил её, чтобы продолжать разврат, к которому каптенармус, хоть и был растлителем, всё же не принуждал. Но, как ни странно, то, что мальчик рассказывал о своих отношениях с Клэггартом, было до боли понятно. Надеяться, что глупый флирт Элизабет с простолюдином - всего лишь детская прихоть, не замечать, как меняется ее лицо, стоит ей хоть мельком обменяться взглядами с кузнецом, не допускать мысли, что она всё же решится на подобный мезальянс, верить при новой встрече, что она передумает, и каждый раз наталкиваться на каменную стену реальности - он сам через всё это проходил. Но всё же Элизабет была женщиной, и прелестной, к ней был совсем другой счёт. К тому же, она никогда не обращалась с ним как Клэггарт с матросом. По крайней мере, не била стеком. Тут мелькнуло непрошеное воспоминание. Бутылкой по голове как-то ударила. Но он был сам виноват. Сам напился и разбушевался. Она даже помогла потом встать, даже не побрезговала поднимать из навозной лужи. И вообще это было один единственный раз, а Очкарика он и раньше видел зареванным. Хотя тот тогда не рассказал почему… Как вообще Очкарик влюбился… в такое?? Да, влюбился, развратом это безобразие не назовёшь. Помимо сострадания и брезгливости ютовый вызывал к себе и некоторое любопытство, притом, связанное непосредственно с делом. Как он лез на руслень?
Очкарик не унимался. Надо было хоть немного успокоить. В конце концов, кто без греха, а утешение порой нужно всем. Ему самому есть в чём раскаиваться. В отличие от его подлостей и глупостей ошибки мальчика еще не поздно исправить. По крайней мере, некоторые из них. И это нужно не ему одному.
- Послушайте… Мистера Клэггарта уже не спасти, но вы можете помочь мистеру Бадду, если согласитесь дать показания, - ютовый перестал плакать и повернулся к адмиралу, - Но сначала вы ответите мне на несколько вопросов. Вы готовы?
Очкарик кивнул.
- Где проходил ваш разговор со старшим фор-марсовым?
- На площадке, к которой канаты цепляются… Возле носа. Сэр? Сэр, с вами всё в порядке?!
Сэра интересовали только два вопроса: как долго это существо в море и зачем? Элизабет в свой первый день на борту всё запомнила.. Ну, может быть, что-то во второй. Десятилетняя девочка!
- Всё в порядке… Почти всё. Руслень, к которому крепятся штаги… Просто запомните слово “руслень” и на процессе употребите именно его. Носовой руслень. Справитесь?
- Да, сэр. Носовой руслень, сэр. Я запомню. Дома все говорили, я умный… - “а здесь не говорят” мысленно продолжил за него адмирал. Ну ничего. Сейчас главное, чтобы не сбился на допросе.
- Хорошо… Вы носите очки. Как вы сумели слезть ночью на руслень?
Кажется, этот вопрос немного развеселил ютового.
- На ощупь, сэр. Я их снял. Ночью я не вижу ни в очках, ни без очков, сэр.
Настала очередь адмирала чувствовать себя не самым умным моряком на “Неустрашимом”.
- И… Вы не боялись сорваться?
Ютовый пожал плечами.
- И ваше зрение не помешало вам найти Бадда на палубе?
- Нет, сэр. Он всегда в жару спит возле мачты. Я подошёл, окликнул.
Кажется, всё необходимое было выяснено, хотя спокойнее от узнанного не стало. Не хватало ещё одного вытащить, а другого подставить. Или подставить и никого не вытащить. Убийство каптенармуса, по тем или иным причинам, всё же произошло. Казалось бы, самое высокое звание на этом корабле, один из самых высоких постов. Он может наказать почти любого, но почти никому не может помочь. И всё же стоит постараться. Тем более, парень не обязан рассказывать суду о… ну да, о своей личной жизни. Его грехи и наклонности относятся именно к ней, хотя и имеют некоторое отношение к делу. Адмирал перевел взгляд на забинтованные руки ютового.
- Как скоро вы сможете подойти к каюте капитана?
- Когда прикажете, сэр, - Очкарик неуклюже заворочался на койке, приподнимаясь. Не разбирали бы это проклятое дело уже целый день, Норрингтон может и дал бы ему отлежаться, но чем сильнее затягивался процесс, тем хуже могли быть последствия для всего корабля. Как там сказал парень? “Что бы кто ни делал, Билли казнят”? Ещё не хватало, чтобы кто-то, кроме него самого, начал что-то делать. Адмирал знал, как всё делается на “Неустрашимом”. Он помог раненому ютовому слезть с койки.
***
Норрингтон вёл перевязанного, зареванного Очкарика в капитанскую каюту, и ему казалось, что все смотрят на него, как на душегуба. Со стороны зрелище и впрямь должно быть впечатляло, а тут ещё его сегодняшняя стычка с боцманом. Сейчас как раз начиналась следующая, “собачья”, вахта, так что зрителей было больше, чем он надеялся. У самой капитанской каюты ещё оставались ютовые, то ли еще не участвовавшие в опознании, то ли поучаствовавшие, но так и не отпущенные боцманом. Судя по виду, с каким толстяк поклонился, вторая версия была ближе к истине.
- Вы что, запускаете по одному? Откуда такая толпа?
- Старик никого не опознал, сэр. Прикажете отпустить?