— Лютеранство, — сказал он как-то Машке, задумчиво пожевав дужку очков, — очень комфортный способ веры.
Так на полном серьезе и сказал: «Комфортный». И все-таки тогда она приняла сказанное им за шутку. Но по прошествии времени, вспомнив об этом разговоре, решила, что шутка места на самом деле не имела. К Божьим делам в чистом виде они больше никогда не возвращались, только к меценатским…
…Тетки допели службу, отец Николай подымил туда-сюда кадилом и заговорил:
— Все мы знаем, что раба Божья, Дарья, была истинной христианкой. Нельзя жить истинной и достойной жизнью здесь, не готовясь к смерти и не имея постоянно мысли о смерти, о жизни вечной… Смерть, самое страшное для человека, верующему не страшна, как не страшны для крылатого существа все бездны, пропасти и падения…
Машка отвела взгляд от алтаря, подняла глаза вверх и сквозь цветной витраж подкупольных окон посмотрела в небо. Облака нестройной кучкой текли мимо храма Феодора Стратилата, последовательно меняя цвет: друг за дружкой они вползали сначала в красное витражное стекло, затем в синее и, наконец, медленно вытекали из последнего, зеленовато-желтого, успев изменить за время проползания свою изначальную форму.
«Грубочешуйчатые и изменчивы по форме», — вспомнился ей внезапно первый Дашин урок…
…Новенький появился в классе на следующий день, второго сентября.
— Это Коля Объедков, — представила его Даша. — Он будет учиться в вашем классе.
— Объедок… — зашелестело по классу тут же сочиненное прозвище.
Худощавый русоволосый мальчик с глазами цвета небесной лазури никак не отреагировал. Спокойно и оценивающе он окинул взглядом кабинет и молча прошел к пустующему сзади столу.
«Не приживется прозвище», — почему-то подумала тогда Машка.
Так оно и случилось, вернее — и не случилось…
Учился Объедков старательно, но неважно. Однако неудовлетворительные оценки свои воспринимал с несвойственным подростку достоинством. Друзей у него в школе не было, да, собственно говоря, никто к нему в друзья и не набивался. Иногда, правда, он после двух-трехдневного пропуска занятий приходил в школу с начинавшим уже желтеть синяком на шее или щеке, все больше молчал, и тогда ребята, чувствуя какую-то тайну в поведении новичка, старались сменить проявляемое к нему равнодушие на дружеский нейтралитет.
К концу первой четверти к Объедкову в классе попривыкли, и он уже не казался таким странным, хотя все еще держался особняком. Иногда Даша оставляла его после уроков, и они о чем-то говорили. И тогда тайна его ненадолго снова занимала ребят. Но когда кто-нибудь из них пытался так, между прочим, поговорить с Колькой на эту тему, Объедков как-то странно смотрел на него своими ясной голубизны глазами и молчал, так молчал, что тому делалось не по себе…
Деньги стали пропадать из карманов ребячьих пальто и курток сразу начиная с первых октябрьских холодов. Сначала педсовет не придавал этому особого значения, списывая все на случайность. Но скоро это вошло в систему, и по школе поползли слухи.
— Подумаешь, — сказала как-то Лерке Машка. — Если бы я захотела, то тоже запросто могла бы украсть и никто не заметил бы. Спорим?
Девочки поспорили на компот с марципаном. В этот день Машка уходила домой на один урок раньше, по просьбе родителей. До конца переменки оставалось почти четыре минуты и нужно было успеть…
Машка засекла его спину, уловив движение по легкому покачиванию пальто в противоположном конце раздевалки. Спина моментально взмокла от страха, дрожь пробила позвоночник, весь, без остатка, до самой острой косточки, на копчике, внизу.
Сжав в потной руке несколько смятых рублей, она успела прошмыгнуть за старый фанерный щит, служивший уличной доской объявлений, который вытаскивали два раза в год на школьный двор для подведения итогов между классами по результату сборов макулатуры. Рядом раздались чьи-то шаги, и сразу вслед за этим кто-то тихо произнес:
— Тебе сейчас лучше выйти оттуда, Устрица.
Дрожа всем телом, с зажатыми в руке деньгами она вышла из-за щита и увидела перед собой Колю Объедкова, который, не говоря ни слова, смотрел на нее так, как только он один умел смотреть на людей.
— Нет, Коля, нет… — голос у Машки дрожал, — это не я… Это мы просто… Это игра… — Она умоляюще смотрела на мальчика, и спасение было в его руках. — Это в первый раз, мы больше не будем… — Глаза у нее блестели от подступивших слез. — Не надо так думать… Пожалуйста…