– Куда? – спросила Маруся равнодушно.
– В космос, – объяснила девушка. – Он терял массу тела, понимаешь, и переставал действовать закон всемирного тяготения.
– Ужас.
– Смешно, да?
– Смешно?
– Конечно! Он и сам теперь понимает, что это бред. – Девушка рассмеялась. Хвост ударился о плечи. – Мы с ним так хохотали над этим! Ну, представляешь? Ты когда-нибудь слышала? В космос!
– Смешно. Правда.
– А почему ты не смеешься?
– Смеюсь. Про себя. Ну и что, он за тобой ухаживает?
Не знаю… – Она отвернулась. Маруся была уверена, что она покраснела. – Я научила его с землей здороваться. А после обеда мы вместе камни собирали.
– Камни?
– Ага. Небольшие.
– Зачем?
– Ну, так, он в кармане их носит. Для собственного спокойствия.
– Для веса?
– Для спокойствия. – Она подошла к двери, оглянулась.
– Ну, я пошла краситься. Ужасно не хочется. Но красота требует жертв.
Константин Сергеевич был, как всегда, великолепен. Даже без красного галстука.
Он разглядывал свои черные лакированные ботинки, словно искал на их гладкой поверхности собственное отражение.
– Поговорим? – спросил он Марусю.
Она пожала плечами.
– Это в твоих интересах тоже, – уточнил он.
– Ладно, – кивнула Маруся.
– Во-первых, твое имя Ольга.
– Допустим.
– Допустим? Или на самом деле?
– Да, меня зовут Ольга.
– У тебя была очень непростая жизнь, но все уже позади.
– Вы уверены?
– Уверен. И скоро мы уже будем готовы к тому, чтобы рассказать о тебе общественности.
– Кто мы?
– Люди, которые заинтересованы в твоей судьбе. Я в том числе. Ты не против моей кандидатуры?
– Вашей? Нет.
– Естественно, сразу появится милиция. Ты должна быть к этому готова. Ты расскажешь все, что может помочь им найти его. Но об этом мы поговорим отдельно. Хорошо?
– Да.
– Вместе с милицией, а скорее всего, даже раньше нее, появятся журналисты. И вот к этому мы должны очень хорошо подготовиться.
Маруся слушала, не кивая, не моргая, не шевелясь.
– Мы должны придумать легенду. Потому что никто никогда не рассказывает журналистам правду. Это глупо. Даже если правда интереснее, чем легенда, все равно нужно рассказывать легенду. Потому что легенда хороша тем, что в нее верят безоговорочно.
Константин Сергеевич прошелся по комнате, остановился около окна. Марусе пришлось повернуться в его сторону.
– Но, конечно, легенду нужно подкреплять некоторыми настоящими фактами. Два-три. Подробности. Мы с тобой обсудим это. Подробности о сексуальных притязаниях твоего насильника. Жесткие.
Маруся свернулась на кровати калачиком.
– Я понимаю, тебе не хочется вспоминать об этом… но придется. Мы вспомним об этом для того, чтобы пережить все заново и тогда уж забыть навсегда.
Он снова прошелся по комнате.
– Зато тебя ждет слава. Знаешь, это очень приятно. Я даже открою тебе секрет: по твоей жизни будет снят фильм, уже нашли режиссера. Но до этого будет написана книга.
Писатель скоро придет сюда, чтобы с тобой побеседовать. Еще у тебя будут стилист и имиджмейкер. Все самые лучшие.
– А моя мама? – спросила Маруся. – У меня есть мама?
– Конечно… Как только мы выработаем легенду и весь механизм запустится, ты сразу же с ней увидишься…
– Я… Сколько лет я там была?
– Восемь. Ты прекрасно знаешь сама.
– И… Я убежала?
– Да. Ты была в ужасном состоянии. Крайнее физическое истощение. Острый чувственный бред…
– Но я была жива…
– А мы тебя подлечили.
– И моя мама до сих пор…
«Какую-то Олю похитили восемь лет назад. И у нее есть мама. Бедная мама, которая жила с этим все эти ужасные восемь лет. Может быть, уже не надеялась? Надеялась, наверняка надеялась. Но я-то не Оля…»
– Не говорите ей, – попросила Маруся.
– Хорошо. Пока не будем. Ты отдыхай. Я еще зайду к тебе, и мы продолжим. – Он посмотрел на часы. – У тебя сейчас, по-моему, массаж?
Маруся кивнула.
Каково это – быть мамой, дочку которой похитили? И, судя по всему, изнасиловали еще маленькой? И морили голодом? И свели с ума?
Так говорила Марусина Первая Великая Любовь – «Ты сводишь меня с ума!».
А Марусина мать кричала: «Ты сведешь меня в могилу!»
Что думает обо мне мать? Что я загуляла где-то? Или волнуется? Пьет свое снотворное и не разговаривает с отцом. С подлым подставным отцом. Она всегда с ним не разговаривает, когда поссорится с Марусей. Она тогда вообще ни с кем не разговаривает.
Она еще кричит: «Вот когда у тебя будут свои дети, ты меня поймешь!»
Когда у меня будут свои дети…
Интересно, эта Оля в действительности существует?
Осенний пейзаж состоит из мокрой травы и белого неба. Чем меньше всего находится между ними, тем гармоничней пейзаж. Только воздух должен быть таким плотным, словно в него можно окунуться. Как в море. Или как в туман.
По одну сторону больничной дорожки туман был, а по другую – не было. Оля протягивала руку, и она растворялась. Потом доставала ее и ныряла в туман головой. Потом бросала в него шишки, а днем, когда туман рассеивался, находила это место по накиданным в одну кучу шишкам и удивлялась ясности и прозрачности воздуха.
Когда туман рассеивался и трава высыхала, Оля засыпала заново.
Ей нравилось спать на земле. Нравилось просыпаться и видеть верхушки сосен, упирающихся в небо. И слушать соловья. Наверное, соловья… И представлять себя диким животным, может быть, ланью. Которая живет в своем родном доме – лесу. И спокойна и счастлива.
Оля не знала, почему именно ланью. Она даже не была уверена, что знает, как она выглядит – лань. Но ей казалось, что быть ланью – это так романтично…
Она могла часами сидеть на скамейке и разглядывать больных, прогуливающихся по парку и разыскивающих в зарослях травы кустики земляники. Это у них Оля подсмотрела, как ее собирать.
Они ходили в одинаковых халатах и пижамах, застиранных настолько, что казались грязными.
Но только не больные того корпуса, который интересовал Олю.
Ни сидеть на лавочках, ни собирать землянику никто чужой там не мог. Охрана не разрешала.
Оля наблюдала за ними издалека.
Особенно хорошо просматривалась стоянка.
Именно на стоянке Оля решила сделать еще одну попытку заговорить с той женщиной.
Если она придет.
Оля наблюдала за многими посетителями четвертого корпуса. Ни с кем из них говорить не хотелось.
Или их окружала плотная стена из людей в специальной одежде.
Или глаза их настолько смотрели внутрь, что не увидели бы Олю, даже если бы она перегородила им дорогу. Они бы просто, не останавливаясь, прошли сквозь нее.
Или они выходили из корпуса и смотрели вокруг таким оценивающе хозяйским взглядом, каким смотрел Дедушка, когда только-только заходил в дом, что расценили бы Олю просто как непорядок. А «непорядок» – это то, с чем надо бороться.
Женщина в низко надвинутой на глаза кепке была особенная.
Бывают такие особенные глаза, что никакой козырек не сможет скрыть их сияния.
В этих глазах была любовь.
Больше всего на свете, всю ее жизнь Оле хотелось узнать, что такое любовь. Она писала это словно пальцем на стенах, она считала, сколько раз его произносит за целый день по радио, она спрашивала об этом Дедушку.
И вот здесь, в этом парке, увидев глаза незнакомой женщины, Оле вдруг показалось, что любовь где-то близко. Что она сможет хотя бы увидеть ее. Или даже понять.
Для того чтобы когда-нибудь потом, когда все плохое закончится, и она будет свободна и счастлива, и ей повезет, и она сможет испытать настоящую любовь, – чтобы она узнала ее. И не ошиблась. И уже никогда не потеряла.
Та женщина снова подъехала вечером. Когда Олина надежда уже готова была уснуть вместе с ней. Или угаснуть уже навсегда. Вернее, не угаснуть, а разорваться, лопнуть и разлететься на тысячи острых болезненных осколков.