— Простите… — произнес я. — Но что с вами? От чего мы не можете успокоиться?
— Ветер… — смутился Гордеев. — Может сорвать усы. А их затопчут.
— Да! Ветер! Колючий, мокрый! — подтвердила Людочка. — Вы не обижайтесь. Коли какой недосмотр будет, растреплет что-нибудь, нам от Евгения Александровича влетит.
Но на режиссера Гордеев с Людочкой, пожалуй, не часто посматривали. И очень скоро моя догадка о том, что вовсе не опасения получить нагоняй от режиссера-постановщика, вызывали подскоки ко мне гримеров с общупыванием верхней губы. Объяснение Гордеевым сути их забот меня уже не удивило. Они с Людочкой оберегали художественные ценности государственной важности. Вот что! Так мне была открыта «тайна серебряного сундучка» — волшебного оснащения фабрики грез.
Как только последний, на сегодня, дубль был отснят, Гордеев с Людочкой тут же избавили меня от лучших довоенных усов, убрали их в студийный тайник, укутали, упокоили их в нем и, взмахнув крыльями, отлетели в помещения за крепостными стенами «Мосфильма».
Тем временем киношный народ не расходился. И приглашенные мастером люди, и профессиональные толпуны будто чего-то ожидали. Было бы пошлым думать, что бескорыстные служители искусства (фанаты кинематографии за три рубля в сутки в расчет не принимались) стояли в ожидании обогрева с помощью обещанного Евгением Александровичем ячменного шотландского напитка. Впрочем, отчего же и не обогреть-то. Раз обещал.
Так или иначе, народ стоял под мокрым ветром, используя, видимо, свои средства обогрева.
А для режиссера-постановщика словно бы и не было сейчас ни темнеющего мокрого неба, ни автомобилей с троллейбусами на Мосфильмовской улице, ни ополченцев, покуривавших и болтавших всякий вздор на углу студийной усадьбы. Впрочем, ополченцы в соображениях Е. А., конечно, были. И режиссер, отспорив о чем-то с операторами и ассистентами, воскричал в мегафон:
— Построение! В войну не так мокли и мерзли! Еще два дубля!
Энергия Евгения Александровича была сейчас такова, что колонна возобновила себя в прежних формах и наличиях.
И я, пусть и с невысказанными протестами, возвратился в ряд с Сидоровым, Анфиногеновым и Крупиным.
И тут же вблизи меня, будто шампиньонами сквозь асфальты, проросли гример Гордеев и его помощница Людочка. Гордеев нервно коснулся моей губы. Тут же отдернул руку, извинился. Ему бы успокоиться, убедиться в том, что усов на мне нет и вернуться к серебряному хранилищу. Нет, не успокоился, а принялся уговаривать меня сейчас же покинуть студию, или хотя бы уйти в буфет, пока там не кончилось чешское пиво, либо, на крайний случай затеряться где-нибудь в задних рядах колонны, не лезть на глаза постановщика «Детского сада» и уж при новых дублях не угодить в крупный план оператору.
— Не попаду! — уверил я. — А что вы так волнуетесь?
— Потом объясню, — испуганно сказал Гордеев, и они с Людой исчезли из съемочного процесса.
Более ни в каких эпизодах «Детского сада» сниматься меня не приглашали.
Через полгода я оказался в коридорах «Мосфильма» из-за обстоятельств, совершенно не связанных с «Детским садом». Тогда я и столкнулся в одном из помещений с гримером Гордеевым.
— Вы обещали объяснить мне… — напомнил я.
— Да, да! Я помню! — сказал Гордеев. — Но я боюсь, что вы расстроитесь. Или даже обидитесь… И будете относиться ко мне без уважения… Я поддался тогда напору Евгения Александровича…
— К чему долгие подходы? Куда и почему вы упрятывали тогда усы?
— Вас украсили в спешке не столько самыми лучшими довоенными усами, сколько самыми дорогими на ту пору усами студии.
— То-есть?
— Их по нашему заказу изготовляли в Голливуде для эпопеи «Освобождение». Это усы Гитлера.
— Ну, вы меня уважили! — растерялся я.
— Я так и думал, что вы огорчитесь, наверное, не следовало открывать вам… Дайте мне слово не рассказывать об усах Евгению Александровичу…
— Ну, уж ладно, — великодушно сказал я. — Мне сейчас не до усов.
И вспомнил:
— А что за темные стеклышки оберегались по соседству с усами?
— Глаза Жанны Маркс, — вздохнул Гордеев.
— Ничего себе, — не выдержал я.
— Партийно-государственный заказ, — объяснил Гордеев. — Денег жалеть не полагалось.
Какие могли быть экономии при съемках необходимого прогрессивному человечеству фильма «Год как жизнь»! Лучшие заявившие о себе артистические таланты были определены на главные роли. Молодого Маркса играл один из основателей «Современника» Игорь Кваша, молодого Энгельса — Андрей Миронов. Их учение на студии по исторической справедливости было названо квашизмом-миронизмом.