— И ведь это сработало, — пробормотал Рэнд, провожая взглядом машину «скорой помощи», пока она не скрылась за холмом.
Он отер с лица пот и тяжело вздохнул. А ведь еще даже не полдень. Обернувшись к машине, Рэнд заметил, что израильские солдаты внимательно за ним наблюдают. Открыл дверь, но остановился.
На него смотрел один из солдат — тот самый, с которым он только что сцепился из-за мальчика.
— Мне нужно в Тальпиот, — сказал Рэнд как ни в чем не бывало.
Солдат сделал движение подбородком в сторону холма.
Рэнд посмотрел туда и увидел множество строительной техники на самой вершине. Сквозь завесу пыли виднелись и шевелящиеся фигурки людей. Дорога в том направлении была забита машинами.
Снова вздохнув, Рэнд оглядел местность. Сплошные скалы и камни. Объехать не получится, придется ждать.
— Могло быть и хуже, — сказал он без тени улыбки. — Но не настолько.
Кивнул солдату и сел в машину.
7
18 год от Р.Х.
Иерусалим, Верхний город
— Ты понимаешь, что Шимон[5], сын Хиллела, будет оставаться первосвященником до твоего посвящения в сан?
Уже немолодой и тучный Анна возлежал на низком ложе напротив своего зятя Каиафы, только что назначенного первосвященником. Они делили трапезу за низким круглым столом в изысканно убранном покое. Кроме них здесь был только слуга. Он стоял в дверях, откуда доносилось приятное дуновение ветерка из внутреннего двора.
Иосиф бар Каиафа вежливо и терпеливо кивнул, положив в рот крупную виноградину. На столе лежали фрукты и овощи, стояли разнообразные сосуды и кувшин с вином.
— Они зададут тебе два вопроса.
Каиафа раздавил виноградину зубами.
— Да, я знаю. Я присутствовал на посвящении в сан первосвященника.
— Тем не менее сейчас важно, как именно ты ответишь на вопросы.
— Совету все известно о моем отце и моем деде. Члены Синедриона знают, что имя моего предка Захарии значится в архивах Ешаны в Зиппориме. — Каиафа привел один из главных аргументов семьи в пользу того, что он достоин стать первосвященником Иудеи.
— Они обязательно спросят о телесных изъянах и тайных пороках.
Каиафа снова кивнул.
— Уверяю тебя, я всегда был весьма осторожен. Я не мог допустить, чтобы появилось даже малейшее основание отвергнуть мою кандидатуру по этой причине. «Ибо ревность по доме Твоем снедает меня».
Анна протянул руку за чашей с вином.
— Сам понимаешь, я не сомневаюсь в твоей чистоте с формальной точки зрения. Но нельзя беспечно относиться к мнению Совета по этому поводу. Ты должен обдумать каждое свое слово.
Каиафа вздохнул и улыбнулся.
— Вы можете не волноваться, отец мой. Когда я сказал: «Ревность по доме Твоем снедает меня», я не шутил. Я понимаю, что первосвященником меня сделал Рим…
— И отец твоей жены.
Каиафа кивнул.
— Да, а также бесконечные взятки и интриги. Но я не намерен оставаться первосвященником только для Рима. Я стану первосвященником иудеев и буду служить народу моему до последнего вздоха.
— Ты хочешь преуспеть в том, в чем я потерпел поражение? — спросил Анна, изучающе глядя на зятя.
— С твоей помощью — да.
— Ты так веришь в свои способности?
— Да, но не только в них. Я верую в Хашема и в Того, Кто грядет.
— Но ты не Он, — ответил Анна, усмехаясь.
— Да, — согласился Каиафа. — Но я первосвященник. И когда в Израиле будет восстановлена добродетель, Он приидет.
— И как ты собираешься этого добиться?
— Постепенно. Но добиваться начну сразу, как только буду посвящен в сан первосвященника и помазан перед Синедрионом.
— Помазан? — недоверчиво переспросил Анна.
Каиафа медленно кивнул.
Казалось, Анна был потрясен. Поворачивая чашу, он подбирал слова.
— Ты… назначенный первосвященник. Помазанного первосвященника не было… со времен до Пленения! Ты же знаешь, многие считают, что слово «помазанник» должно относиться лишь к Грядущему, к Мессии.
— Но сейчас должно быть именно так, — ответил Каиафа, подчеркивая каждое слово. — Только так может быть восстановлена добродетель.