Утбурд
Как рассказывают, случилась эта история за сто лет до того, как епископ Харальд из Бергена принёс на берега Лаксе-фьорда христианскую веру и поставил на высоком берегу деревянную церковь.
Весело скрипит снег под снегоступами! Звёзды в чёрном небе сияют так ярко, словно рассыпал кто по тяжёлой тёмной парче щедрую горсть искрящегося горного хрусталя. В высоких сосновых кронах раздаётся песня ветра, но внизу, в гуще леса царит спокойный штиль.
Молодой Гуннар, сын Хротгара ступает первым, могучим шагом прокладывая колею, и нет-нет, да и обернётся – вроде как поглядеть, не отстаёт ли его наречённая Сигрид, дочь Атли. А на деле – поймать взглядом своим мимолётный взор глаз её, лазурных, как бездонная вода Лаксе-фьорда, полюбоваться на золотистый локон, выбивающийся из-под меховой шапки, да ещё раз увидеть её неловкую мягкую улыбку.
До чего хороша юная Сигрид! Отец её, Атли, был по молодости лихим викингом, много земель повидал – и ходил за добычей в промозглую Англию, и служил у ярла Гардарики. Хротгар, отец Гуннара – его боевой побратим.
Ныне же Атли – богатый купец, от Тролленбю до Хильмирстата нет более удачливого купца, чем он. Хротгар, богатый скотовод
Гуннар снова украдкой любуется на невесту. Сигрид заметила его взгляд и смущённо улыбнулась.
- Устала? – спросил Гуннар.
Девушка кивнула.
- Немного.
- Ничего, скоро посёлок, – утешил её Гуннар. – Скверно, конечно, что сбились с пути. Ну да ничего, осталось немного. Что с того, что придём в Тролленбю не сегодня вечером, а завтра к полудню. Заночуем в Мусмюллё. Там тоже люди живут. Думаю, в ночлеге не откажут.
Где-то высоко в ветвях ухнула сова.
- Видишь, даже птица со мной согласна, – засмеялся парень. – Ладно, пошли. А то как бы нам не пришлось ночевать прямо в лесу.
Снова зашуршал снег на лесной тропе. Молодой человек шагал впереди, протаптывая удобный путь для девушки, она ступала за ним.
Справа за стеной деревьев проглядывала бездонная тьма фьорда, в которой серебряной дорожкой отражался свет полной луны. Зима выдалась снежной, но фьорд взялся льдом только у самого берега, а дальше к середине оставалась широкая полоса свободной воды.
Снова подала голос сова. Сигрид поёжилась, то ли от холода, то ли от внезапно накатившего страха, и уткнулась лицом в меховой воротник плаща.
- Знаешь, Гуннар… – произнесла она. – Недоброе говорят об этих краях. Сказывают, пропадали люди в такие вот зимние ночи, как эта.
- Мало ли что рассказывают, – усмехнулся Гуннар. – Особенно парни юным девушкам возле очага. Так и ждут, что те испугаются страшных басен да прижмутся к ним посильнее. Ну, а парням того только и надо…
Сигрид вдруг остановилась.
- Как жутко кричит эта сова… Слышишь, Гуннар?
- Сигрид? Ты чего, Сигрид? – Гуннар тоже остановился и прислушался.
И тут к шуму ветра и крикам совы прибавился новый звук.
Скрип снега.
Скрип снега под чьими-то шагами.
Идущий не был обут в снегоступы. Так хрустит снег только под ногой.
Кому же вздумалось бродить по лесу зимней ночью? Человеку? Или медведю-шатуну? Или…
Гуннар увидел¸ как зрачки Сигрид расширились от ужаса. Он посмотрел в ту сторону, куда глядела она, и оцепенел сам.
Ковыляя между деревьев, к ним приближалось человекоподобное существо. И Гуннар понял, что не сможет сказать про него «человек». Ибо на представителя рода людского оно походило лишь условно.
Пробивающийся сквозь ветви свет луны хорошо осветил ночное видение. Так, что его стало видно во всех мерзких подробностях.
Существо напоминало человеческого ребёнка. Младенца. Но младенца, в котором уже не осталось ничего человеческого, чудовищно изломанного, с искривлёнными ручками и ножками, с огромной головой.
Кожа чудовища была серой, как у мертвеца, с тёмными трупными пятнами. Но хуже всего были его глаза – угольно-чёрные, сочащиеся тёмной слизью, такой же, что капала на снег из оскаленной пасти. Глаза, горящие огнём ненависти, дикой, всепоглощающей злобы, какой нет ни у зверей, ни у берсерков, злобы к самой сущности жизни, ненависти, какой просто не может быть места в этом мире.