Сигрид вцепилась обоими руками в руку Гуннара и пронзительно завизжала в непередаваемом ужасе. Ответом ей было лишь издевательское уханье невидимой совы.
А жуткое порождение Хэль быстро приближалось. И чем ближе оно подходило, тем больше становилось в размерах. Вот уже оно стало вышиной со взрослого мужчину.
В ноздри ударил резкий тошнотворный запах гниющей плоти, исходивший от чудовища.
Раньше Гуннар лишь слыхал выражение «волосы на голове зашевелились». Нынче же он воочию почувствовал, что это такое. И понял, что это не преувеличение и не простая поговорка.
Довольно грубо сбросив руки девушки со своего запястья, он выхватил из ножен стальной скрамасакс – подарок отца.
Чудовище заверещало, оскалив мелкие острые зубы, и отпрыгнуло в сторону, с неожиданной для его видимой неуклюжести прытью при виде блеснувшего клинка.
Гуннар сразу же схватил Сигрид за руку.
- Бежим! Скорее!
До чего же медленно идёшь на снегоступах… А сбросить их – того хуже: увязнешь в снегу мгновенно, почти как в болоте.
Сигрид на бегу тихо всхлипывала от страха. Гуннар без жалости тащил её за собой, крепко, до боли сжимая в правой ладони рукоять скрамасакса. Жалеть и утешать девушку он будет потом, потом и прощения попросит за синяки, оставленные на запястье грубым захватом. Всё будет потом, когда они доберутся до безопасного места. Знал он – нет, скорее чувствовал: остановишься хоть на миг – и погубит тебя чудище, глазом не успеешь моргнуть.
Девушке он настрого запретил оборачиваться. Сам же поглядывал назад время от времени, и видел, как скачет меж сосновых стволов, опустившись на все четыре конечности, хэльское отродье. Ростом оно даже на четвереньках было уж раза в полтора больше человека.
Холодный пот струится по спине, дыхание разрывает грудь, вырываясь наружу струйками белого пара. Сердце стучит так, что кажется – слышно его и снаружи.
А где-то в ветвях слышно – всё ухает, ухает, словно издеваясь, проклятая сова.
Где же эта деревня? Ох, слава Одину – наконец виден просвет в лесной чаще. Вот пошли запорошенные снегом крестьянские поля. Чудовище, похоже, отстало – не место ночному ужасу среди людей.
Вот и она, деревня. Вот показалась мельница с водяным колесом, за ней – мост через студёную речку. Видно, как над длинным домом вьётся сизый дымок очага.
Никогда ещё Гуннар и Сигрид не были так рады снова очутиться среди людей.
Кнут Хёдвигссон, староста Мусмюллё, ничего не сказал, увидев, как в двери длинного дома буквально ввалились двое – молодой парень и девушка. Сразу понял, едва взглянув на их лица – беда стряслась. Лишь пригладил длинные седые усы и пригласил к очагу, приказав дать им сначала по чарке крепкой медовухи, чтоб согреться и немного успокоиться, а потом – по миске горячей похлёбки из рыбы и доброму куску хлеба.
Когда гости насытились и согрелись, когда прошли у них усталость и страх, тогда-то он и велел им рассказать о том, что стряслось.
Послушать рассказ, несмотря на поздний час, собрались все жители длинного дома. Одни подсели ближе к очагу, другие, кому не хватило места, толпились за их спинами.
Гуннар поведал обо всём без утайки. Жители Мусмюллё слушали его внимательно, стараясь не пропустить ни слова. Слева от Гуннара сидел староста Хёдвигссон. Точно напротив него – дородный благодушный мужик с пышными тёмными усами и бельмом на глазу. Представился он мельником Свеном. Рядом с ним, баюкая сонного ребёнка, сидела женщина, молодая, но рябая лицом и некрасивая. Имени её Гуннар не запомнил.
Сигрид сидела по правую руку от жениха, кутаясь в плащ. В руках она держала чашку горячего медового отвара, да время от времени кивала, подтверждая слова Гуннара.
Старый Кнут, слушая историю, то покачивал головой, то хмурился и дёргал себя за усы. Когда же Гуннар замолчал, окончив свой рассказ, он спросил:
- А скажи-ка, парень, не слышал ли ты часом криков белой совы? Ну, перед тем, как появилось чудовище?
- Слышал, добрый человек. Как не слышать, – отвечал Гуннар. – Проклятая птица нас преследовала всё время, пока мы не вышли из лесу. Не соврать – до сих пор в ушах звучит её голос.