Через какое-то время после того, как он ушёл в поход, я поняла, что жду ребёнка. Шли месяцы, скрывать беременность становилось всё тяжелее. А надежды на то, что мой любимый вернётся, оставалось всё меньше и меньше. Тогда я ушла из деревни, поселившись в уединённой хижине в лесу.
- Да, я помню, – подтвердил один из селян. – Мы ещё подумали – чего это тебе вздумалось уйти в глушь?
- Зимой я разрешилась от бремени, – не слушая, продолжала рассказывать Халла. – Никого рядом со мной не было. Я сама перерезала пуповину и завернула крохотный, вопящий комочек в подол нижней юбки. За стенами хижины завывала вьюга, я помню это, как сейчас. Ребёнок кричал, просил есть. Я дала ему грудь, и он замолчал. А я думала, что мне делать дальше. Возвращаться с внебрачным ребёнком в деревню я не решалась, боясь позора. Но и прожить всю жизнь вдали от людей я не могла. Наконец, я осмелилась и приняла решение. Накинув плащ, я вышла из хижины. Вместе с ребёнком. Отойдя достаточно в лес, я нашла подходящее, как мне казалось, место. С этой горы было хорошо видно и фьорд, и Мусмюллё, и узкую полоску Лаксстрёмме, извивающуюся меж холмов, леса и полей. Я выбрала место под высокой сосной и разгребла снег…
По рядам слушателей пронёсся возмущённый шёпот.
- Мальчик только немного вскрикнул, когда я отняла его от тёплой груди. Он был недоволен, но самую малость – ведь он насытился. Я положила его в ямку и забросала снегом. А потом пошла – прочь от этого места, к людям. Я даже так и не видела его лица. Не осмелилась взглянуть.
Жители деревни молчали. Они не проронили ни слова, но Халла, тяжко вздохнув, сжалась, охватив себя руками – словно её клонило к земле силой множества осуждающих взглядов.
Староста Кнут дёрнул себя за ус и покачал головой.
- Да уж, – с нескрываемым раздражением заметил он.
- Ну и дурная же ты баба, Халла, – сказал Свен-мельник. – Взяла и загубила дитя ни за что. Что ж ты так плохо о нас думала, что мы будем тебя осуждать и избегать? Нет, ну точно дура. Нешто мы не понимаем ничего, а? Даже если б и нашёлся какой дурак, что вздумал тебя попрекать…
- И дня не проходило, чтобы я не вспоминала о своём преступлении, – перебила его Халла. В голосе её послышались рыдания. – Поверьте, каждый день я вспоминаю о своём несчастном сыночке…
Ответом ей было гробовое молчание собравшихся да весёлый треск костра, которому, казалось, нет интереса до людских дел – главное, чтобы вовремя подкармливали свежим хворостом.
Лишь Сигрид смотрела на пожилую женщину не с презрением, а с жалостью, и в глазах её стояли слёзы. Гуннар осторожно взял её ладонь в свою руку, нежно поглаживая тонкие пальцы.
- За своё преступление ты сама себя достаточно наказала, – наконец произнёс Кнут Хёдвигссон. – Хотя бы тем, что так никогда и не вышла замуж и превратила себя в неизвестно что, хотя раньше была первой красавицей Мусмюллё. Эх, а я ведь сам когда-то хотел свататься к тебе, и если б не Снорри-викинг, в котором ты души не чаяла, – признался он неожиданно. – Да я бы в то время взял тебя и брюхастую, и с ребёнком. Так ты ж сама стала сторониться людей, как вернулась из лесу.
Халла безучастно смотрела на огонь, слушая его строгие, но справедливые слова.
- Ты прав, Кнут, - сказала она. – Знаешь, пришла пора исправить ошибки прошлого. Я отправлюсь туда, где всё началось.
Произнеся это, Халла поднялась на ноги.
- Нет, ты не пойдёшь одна. Я с тобой, а то мало ли что, – сказал старый Кнут, снимая со стены ножны с мечом и прикрепляя их к поясу.
- Я с вами, – сам не зная почему, заявил Гуннар.
- Тебе не обязательно, – сказал староста. – Это наше дело, останься лучше с невестой.
- Я с вами, – настойчиво повторил молодой человек.
Если бы его спросили тогда, почему он пожелал снова пойти в заснеженный лес, прямо к чудовищу – он и сам не смог бы дать ответ. Просто чувствовал, что он должен быть… там. Увидеть все своими глазами. И это вовсе не было праздным любопытством.
- Парень, ты точно уверен, что хочешь пойти с нами? – спросил Кнут. Гуннар проверил, хорошо ли ходит скрамасакс в ножнах, и утвердительно кивнул. – Что ж, пусть так и будет, – согласился тогда староста. – Девушку только оставь у нас в деревне. Никто её не обидит, а в лесу ей делать нечего.
Гуннар наклонился к сидящей Сигрид. Девушка оглянулась на него, не проронив ни слова, лишь во взгляде её читалась тревога. Гуннар осторожно поцеловал её в лоб, шепнув на прощанье: