— Мне очень грустно, Огюстен, никто не любит меня.
— Однако, — возразил Огюстен, — я слышал, как дней восемь назад, когда я приводил в порядок библиотеку в Жюлианже, о вас сказали: «Как она прекрасна!»
— Кто сказал? — печально спросила Виоланта.
Слабая улыбка вяло приподняла уголок ее губ, словно кто-то пытался приподнять занавеску окна, чтобы впустить радостный день.
— Молодой человек, который был в прошлом году — господин Оноре…
— Я думала, что он в плавании, — сказала Виоланта.
— Он вернулся, — ответил Огюстен.
Виоланта тотчас же встала и, почти шатаясь от волнения, направилась в свою комнату написать Оноре, чтобы он приехал. Взяв ручку, она испытала еще неведомое ей ощущение счастья и собственной власти; она почувствовала, что отчасти устраивает свою жизнь по своему собственному капризу и для своего собственного удовольствия; почувствовала, что может, несмотря ни на что, слегка подтолкнуть пальцем колесо судьбы, державшей их так далеко друг от друга; что он появится ночью на террасе иным, чем является ей в жестоком исступлении неутоленных желаний; почувствовала, что ее небывалая нежность — ее беспрерывный воображаемый роман — и реальность, действительно, сообщаются друг с другом невидимой аллеей; и она стремительно бросилась в эту аллею, чтобы настигнуть невозможное и силой своего воображения сделать его реальным. На следующий день она получила ответ от Оноре и, дрожа от волнения, отправилась читать его к той скамье, где он поцеловал ее. Он ей писал:
«Мадемуазель,
Я получил ваше письмо за час до отплытия корабля. Мы зашли в порт только на восемь дней, и я вернусь сюда лишь через четыре года. Благоволите сохранить память о почтительно и нежно преданном вам
Оноре».
И тогда, при виде той террасы, где он уже не мог появиться вновь, куда не придет никто, чтобы утолить ее желания, при виде моря, которое отнимало его у нее, предлагая взамен частицу своего таинственного и печального очарования, — очарования стихии, нам не подвластной, отражающей столько чужих небес и омывающей столько берегов, — Виоланта залилась слезами.
— Мой бедный Огюстен, — сказала она вечером, — у меня большое несчастье.
Из впервые обманутой чувственности возникла первая потребность в откровенности так же естественно, как она обычно возникает из впервые удовлетворенной любви. Она еще не знала любви. Спустя некоторое время она испытала любовные страдания; познала любовь тем единственным способом, которым она дает нам знать о себе.
Глава третья. Страдания любви
Виоланта влюбилась; иными словами, молодой англичанин по имени Лоренс сделался на несколько месяцев объектом всех, даже самых незначительных ее мыслей. Она один раз была вместе с ним на охоте и не могла понять, почему с тех пор желание видеть его владело ее мыслями, толкало ее на прогулки, где она могла бы встретить его, прогоняло от нее сон, нарушало ее покой и счастье. Виоланта была влюблена, но ею пренебрегали. Лоренс любил светскую жизнь; она тоже полюбила ее для того, чтобы последовать за Лоренсом. Но Лоренс не обратил никакого внимания на эту двадцатилетнюю деревенщину. Она заболела от огорчения и ревности и отправилась в О-де…, чтобы забыть Лоренса; но ее самолюбие было оскорблено тем, что ей предпочли стольких недостойных ее женщин, и для победы над ними она решила приобрести все их преимущества.
— Я покидаю тебя, мой добрый Огюстен, — сказала она. — Я отправляюсь к австрийскому двору.
— Избави Бог! Когда вы очутитесь в обществе стольких злых людей, вы перестанете помогать беднякам нашего края. Вы уже не будете резвиться в лесах с нашими детьми. Кто будет играть в церкви на органе? Мы уже не увидим вас рисующей деревенские пейзажи, и вы больше не будете писать для нас песен.
— Не беспокойся, Огюстен, — ответила Виоланта, — сохрани лишь для меня красоту замка и преданность крестьян Стири. Свет — только средство для меня. Он дает грубое, но непобедимое оружие; и если я хочу, чтобы когда-нибудь меня полюбили, я должна этим оружием владеть. И меня туда толкает беспокойство, какая-то потребность начать более реальную и менее созерцательную жизнь, чем та, какую я вела до сих пор. Я хочу, чтобы светская жизнь была для меня одновременно и отдыхом и школой. Как только мое положение будет упрочено и мой отдых кончен, я покину свет, чтобы вернуться в деревню к нашим добрым и простым людям и к моим песням, которые я предпочитаю больше всего. Когда пройдет определенный короткий срок, я вернусь в Стири, дорогой мой, чтобы жить подле тебя.
— Сможете ли вы вернуться? — спросил Огюстен.
— То, чего хочешь — сделаешь, — ответила Виоланта.
— Но, может быть, ваши желания изменятся…
— Почему? — спросила Виоланта.
— Потому что вы сами изменитесь, — ответил Огюстен.
Глава четвертая. Суетность светской жизни
Светские люди так посредственны, что Виоланте стоило лишь соблаговолить снизойти до их общества, чтобы затмить почти всех. Самые неприступные вельможи, самые избалованные артисты шли навстречу ее желаниям и ухаживали за ней. Она одна обладала умом, вкусом и походкой, которая будила представление о всех ее прочих совершенствах. Она диктовала моду на комедии, духи и платья. Швеи, писатели, парикмахеры вымаливали ее протекции. Самая знаменитая портниха Австрии попросила у нее разрешения называться ее постоянной портнихой, самый прославленный князь Европы — разрешения называться ее любовником. Она сочла своим долгом отказать обоим в этом знаке уважения, которым окончательно посвятила бы их в сан служителей изящного. Из числа молодых людей, просивших разрешения быть принятыми Виолантой, особенной настойчивостью отличался Лоренс. Но после того как он причинил ей столько горя, она почувствовала, что эти домогательства вызвали в ней отвращение. Эта низость отдалила его от нее больше, чем прежнее пренебрежение к ней. «Я не имею права возмущаться, — говорила она себе. — Я любила его не за его душевное благородство и я прекрасно понимала, не смея признаться себе в этом, что он низок. Это не мешало мне его любить, продолжая любить и душевное благородство. Я думала, что можно быть одновременно и низким, и достойным любви. Но как только перестаешь любить, снова начинаешь отдавать предпочтение людям, обладающим благородным сердцем. Какою странною была страсть к этому недостойному человеку, страсть головная и не оправданная чувственным заблуждением! Платоническая любовь стоит немного». Позже она имела возможность убедиться в том, что физическая любовь еще менее ценна.