Павел очнулся от мокрой губки, омывающей рану на его лбу. Над ним хлопотал тот самый исцеленный грек. Тарсянин вопросительно посмотрел на старика.
— Итудис… Меня зовут Итудис, равви, — как бы оправдываясь, сообщил полуживому христианину старик.
— Где моя сума? — спросил Павел, обнаружив, что он раздет и разут.
— Вот твоя сума, успокойся, — ответил исцеленный грек, умывавший Павла.
— А где Варнава? — задал новый вопрос раненый, шаря в суме рукой.
— Твой спутник не выжил, — горестно ответил старик, отводя взгляд.
Павел судорожно шарил в своей полотняной суме. Она была пуста. «Камень мертвых» исчез…
Глава 5
«Веруй и спасешься»
— Меня не интересует причина ваших неудач! Я спрашиваю, почему вы до сих пор не поймали этого негодяя!
Ирод Антипа был взбешен. Мало того, что эти проклятые христиане расплодились по всей округе, как чума, так они еще и выдирают из рядов римлян самых верных служителей. Рав Шаул, член Синедриона, уважаемый человек и преданный служака, которому было поручено важнейшее из заданий — задавить «христианскую гидру в Дамаске» — бросил все и переметнулся на сторону мятежников-сектантов.
Позднее выяснилось, что он подпоил самого старательного и усердного писца, которого пришлось казнить за ротозейство, и сжег все свитки с допросами последнего года. Теперь христиан, которые разбежались, не найти и не осудить за глаза! Потому что нет ни имен, ни доказательств их преступлений против веры.
Слыханное ли это дело, чтобы иудей, дознаватель священного совета и служитель иудейского Храма, совершил такое святотатство?
Никогда его, Антипу, не обманывали так дерзко и нагло. Он буквально сатанел от всего происходящего.
— О царь Иудейский! Каждый раз мы ловим христиан сотнями, казним десятками, но всегда Шаулу удается улизнуть, — оправдывался перед императором Иосиф Каиафа. — Даже в прошлый раз, когда мы не смогли его поймать и ты распорядился казнить каждого двадцатого воина в наказание за нерадивость, это ничего не дало. Несносный Шаул хитрый, как дьявол, ускользнул вновь. Моя школа…
— …Не желаю! Не желаю ничего слушать! — багровый Ирод Антипа ходил туда-сюда у своего трона во дворце на Храмовой горе, подобрав длинные полы одежды руками. — Где он сейчас? Ты обязан это знать, первосвященник! Иначе какой же ты первосвященник?
— …Я знаю, где он, — не теряя спокойствия, перебил царя Каиафа. — Он в Анатолии. Называет свои бредни проповедями и сеет смуту.
— Так поймай его!
— За ним уже отправились, — вздохнул с надеждой первосвященник.
— Отправились… Он опять обведет твоих посланников вокруг пальца!
— Этого не обведет… Я отправил Луция.
Начальник храмовой стражи римлянин Луций, старый товарищ Шаула, славился своей свирепостью и хитростью на всю округу. Последний год выдался для него особенно урожайным: было поймано несколько сотен христиан, часть из которых была казнена, а остальные отправлены на тяжелые работы в каменоломни в окрестности Иерусалима. И если раньше иерусалимские матери пугали непослушных детей Шаулом, то теперь — толстым римлянином Луцием.
— Что ж, Луций так Луций… — ухмыльнулся Антипа. — Ух, не завидую я предателю Шаулу. Ты сказал, чтобы его привезли живым?
— Конечно, о Великий! — с легким поклоном, но не теряя достоинства, ответил первосвященник. — Шаул предстанет пред твои очи в этом зале, как только его доставят в Иерусалим.
— Отлично! Я сам вырву ему сердце! — скрипя зубами, процедил Ирод Антипа и, успокоившись, сел на свой трон.
«Рав Шаул» — от этого словосочетания Павел уже давно отвык и даже не откликался на него. Оно вызывало у тарсянина отторжение, ведь с ним было связано все самое худшее в его жизни. С этим именем на губах римляне врывались в дома иудеев, разыскивая христианских сектантов. От него дрожали несчастные сироты, оставшиеся без родителей по милости жестокого дознавателя Синедриона. И только сам Шаул купался в лучах славы у фарисеев и книжников, пользовался авторитетом у римлян и ветхозаветных иудеев. Но это было в прошлом и казалось страшным сном.
Теперь Павел жил в совершенно другом мире. Путешествуя из города в город, пройдя сотни стадий пути, терпя голод и лишения, он чувствовал себя свободным, независимым ни от кого… Как тогда, на родине, в Тарсе, в далеком детстве, где в густых оливковых деревьях пели маленькие птички, а мать готовила пирог с пряностями…