Таковыми были имена выданные позднее Индийской и Британской прессой.
Кануэйю было тридцать семь лет. В Баскуле он находился в течении двухгодичного периода, занимая позицию которая, в свете событий, могла бы показаться настойчивой ставкой на дурного коня. Этап этот был прожит; после нескольких недель, может месяцев в Англии, он снова куда-нибудь будет выслан. Токио ли Тегеран, Манила или Мускат; люди его профессии никогда не знали что им предстояло. На Консульской службе он находился в течении десяти лет, достаточный период для того, чтобы оценить собственные шансы так же проницательно, как он это делал для других. То, что сливок отведать ему не придется, он знал, и искренно утешал себя тем, что никогда и не любил их. Благодаря своему предпочтению красочных должностей более формальным -выбор, в большинстве случаев, не из лучших -- он, среди своего окружения, прослыл чем-то вроде плохого игрока. Для него, однако, игра шла неплохо: декада была разнообразной и довольно приятной.
Высокого роста, с глубоким бронзовым загаром, коротко остриженными каштановыми волосами и сланцево - синими глазами, он производил впечатление несколько мрачного, задумчивого человека, но стоило ему рассмеяться, (хоть и случалось это не часто) в нем тут же вспыхивало что-то мальчишеское. Существовало легкое нервное подергивание у его левого глаза, которое обычно становилось заметным когда он слишком много работал или слишком сильно пил, и когда сутки напролет он паковал и уничтожал документы перед эвакуацией, и позднее, во время посадки на самолет, подергивание это очень сильно давало о себе знать. Кануэй был измотан, и потому неизмеримо радовался, что вместо одного из переполненных военных транспортировщиков ему удалось устроиться в роскошный лайнер махариши. Самолет взмывал в небо, и он мягко раскинулся на заднем сидении. Он принадлежал к тому типу людей, которые привыкая к большим неудобствам, ожидают комфорта от мелочей, в виде компексации. Так, с радостью пройдя через все трудности дороги в Самарканд, он из Лондона в Париж летел бы в Золотой Стреле, выкинув на нее последние деньги.
Это произошло после того как полет длился более часа; Мэллисон сказал, что, по его мнению, пилот сбился с курса. Он тут же пересел на переднее сидение. Розовощекий, смышленный юноша за двадцать пять, он, не смотря на отсутствие высшего образования, имел отличный диплом школы. Неудача с экзаменами была основной причиной его высылки в Баскул, где Кануэй и встретил его, и после шести месяцев знакомства, успел полюбить его общество.
Беседа в самолете вымагала усилий, и прикладывать их Кануэйю не хотелось совсем. Он сонно открыл глаза, и сказал, что какой бы курс взят ни был, пилоту виднее всех.
Еще через пол-часа, во время которых усталость и рокот мотора почти его усыпили, Мэллисон снова потревожил его. "Послушай, Кануэй, Феннер должен был быть нашим пилотом, не так ли?"
"Ну да, а что?"
"Только что малый обернулся, и я готов поклясться, что это не он."
"Трудно судить через стеклянный щит."
"Лицо Феннера я везде узнаю."
"В таком случае это кто-то другой. Я не понимаю, какая разница."
"Но Феннер определенно сказал мне, что берет эту машину."
"В таком случае они передумали и дали ему что-нибудь другое."
"Кто же это тогда?"
"Мой милый мальчик, откуда я знаю? Ты что думаешь, я знаю лицо каждого лейтенанта авиации на память?"
"Я знаю многих, но как бы то ни было, этот человек мне не знаком."
"Значит он принадлежит к тому меньшинству, которых ты не знаешь." Кануэй улыбнулся и добавил: "Как только мы прибудем в Пешавар, что очень скоро, ты можешь с ним познакомиться и узнать все, что тебя интересует."
"В таком случае, мы никогда в Пешавар не попадем. Он абсолютно сбился с пути. И не удивительно -- летит проклятый, до того высоко, что не видит, где он находится."
Кануэй не обращал внимания. Он привык путешествовать по воздуху и считал, что так и должно быть. Кроме того, в Пешаваре ничего особенного его не ожидало, и потому он был безразличен займет ли путешествие четыре часа или все шесть. Он был холост; по прибытию не ожидалось никаких нежных встреч. Были друзья, и некоторые из них, возможно, потянут его в клуб и угостят спиртным; приятная перспектива, но не из тех, о которой вздыхают в предвкушении.
Вздохов так же не было, когда перед ним раскидывалось приятное, но в чем-то упущенное прошлое десятилетие. Перемены, приличные интервалы, приход неустройства, наверное; метеорологическая сводка мира и его собственной жизни. Он вспомнил Баскул, Пекин, Макао, другие места -- переезжал он довольно часто. Дальше всего был Оксфорд, где он преподавал около двух лет после войны: лекции по истории Востока, солнечные библиотеки с привкусом пыли, велосипедный спуск по шоссе. Видение притягивало, но не трогало; частица того, кем он мог бы стать, все еще витала где-то внутри.
Знакомый желудочный крен дал понять, что самолет шел на посадку. На него нашло желание отчитать Мэллисона за беспокойство, и он, пожалуй, сделал бы это, если бы юноша не вскочил, и ударившись головой о крышу, не разбудил Барнарда, американца, посапывающего в своем сидении по другую сторону узкого прохода. "Боже мой!" вскрикнул Мэллисон выглядывая в окно. "Вы только посмотрите!"
Кануэй выглянул. Вид был далеко не тот, что он ожидал увидеть, если, конечно, он вообще чего-нибудь ожидал. Вместо аккуратных, геометрически выложенных кантонментов и больших продолговатостей ангаров, простиралась неясная дымка, покрывающая безмерное, выжженое солнцем запустение. Самолет, не смотря на стремительный спуск, был все еще на высоте неприемлимой для обычных полетов. Длинные, рифленные хребты гор могли быть задеты через милю или около того, будучи ближе чем облачное пятно равнины. Это был типичный сценарий границы, не смотря на то, что Кануэйю никогда не случалось видеть его с подобной высоты. Так же, что показалось довольно странным, все это находилось совсем не там, где, по его представлению, должен был быть Пешавар. "Я не узнаю эту часть света," он заметил. Потом, более конфиденциально, чтобы не расстревожить остальных, он добавил прямо на ухо Мэллисону: "Похоже ты прав. Парень действительно сбился с пути."