— Зачем разбавлять симбо? — спросил Шура у Селеви.
— Невероятная убойная сила, — заявил Мик. — Две трети коломыньской, одна треть симбо, перец и джис — получается «сафари», дикая штука, не для новичков. Но ты не бойся, тебе «колибри» будет — старое доброе пойло.
Шура сдержался.
— Ты уж не спорь, — сказал Селеви, — раз пошел, так уж теперь не спорь.
— А я и не спорю. — Шура выбрал себе маленькую коротконогую рюмку. — Я буду пить коньяк.
— Не пойдет, — сказал Мик, — не заказано.
— Коньяку, пожалуйста, — сказал Шура официанту.
— Он не принимает на слух, — заметил Селеви, — не снабжен фоном.
— Странно, — Шура критически оглядел официанта, — и вообще не мешало бы сделать его человекоподобным.
— Зачем? — сухо спросил Мик. — Антропоиды слишком дороги — это же уникальные киберы, без печатных схем. Их используют только на внеземных станциях.
— Не в том дело, — сказал Селеви, — не в цене дело. Просто антропоиды так точно имитируют людей, что неизбежно будешь забывать, что человекоподобный официант — это только кибер, и каждый раз будет подниматься раздражение: на что человек свою жизнь тратит.
— Вам здорово не хватает людей?
— А вам хватало?
Шура посмотрел на официанта и промолчал.
— Топай, — сказал Мик и нажал какую-то кнопку. Кибер плавно обогнул столик и исчез в нише.
Шура проводил его взглядом и, все еще глядя в сторону, как бы между прочим спросил:
— А ты когда-нибудь имел дело с человекоподобными?
— Нет, — сказал Селеви, — не приходилось. А что?
— Ничего. У тебя в лаборатории столько киберов…
— Вот антропоидов нет.
— Послушай, Селеви, а ты мог бы работать один, только киберы — и ты?
Селеви посмотрел на Мика, и они хорошо улыбнулись друг другу.
— Нет, — сказал Селеви, — откровенно говоря — нет. Работать в одиночку — это какой-то героизм. Или патология. Я бы просто не смог. Мне живой человек нужен.
— Понятно, — кивнул Шура.
— Что понятно?
— Дети мои, — вмешался Мик, — уймитесь. Все ясно. За добрый старый коллективизм.
Шура бережно поднял рюмку:
— Не осрамиться бы, — засмеялся он. — Все-таки…
Мик и Селеви тоже засмеялись.
— Мы можем не смотреть, — сказал Селеви.
— Черта с два, — возразил Мик, — упустить такое зрелище — первый глоток после трехвекового перерыва! Так ведь?
— Что-то вроде того, — согласился Шура.
— Счет потерял? — тихо спросил Селеви, и голос его дрогнул.
— Почему же, — сказал Шура, — можно прикинуть: три года — в школе космонавтов, четыре — в академии, да два — предварительных полетов… Дальше считать по-вашему?
— Валяй по-нашему, — сказал Мик.
— Значит, пока я летел, у вас тут прошло двести семьдесят три года.
Наступила пауза, как это было всегда в тех случаях, когда ему приходилось вспоминать о том, сколько он провел в Полете.
— Нечего чикаться, округляй до трех веков, — посоветовал Мик.
— Уже округлил, — спокойно сказал Шура.
— Еще полтора на Плате, — напомнил Селеви.
Вот об этом напоминать не стоило.
— Выпьем, — быстро сказал Шура. Он пил, а они смотрели на него и улыбались.
Шура поставил рюмку.
— Порядок, — сказал Мик. — Теперь закуси.
Шура потянулся за хлебом.
— Знаешь, чего я больше всего боялся, когда меня у вас в первый раз посадили за стол? — спросил он, обращаясь к Селеви. — Я испугался, что у вас не будет настоящего хлеба. Я ведь свой выращивал из обезвоженных концентратов, у меня совсем мало осталось.
Мик взял с тарелки кусок хлеба, отломил корочку:
— Ну и как? Может, хочешь взять на качественный анализ?
— Балда, — сказал Шура, — положи на место. Настоящий он.
— Сам балда. Даже при тщательном анализе невозможно…
— Хлеб и вино настоящие, — повторил Шура. — Ты не веришь? — спросил он у Селеви.
Селеви выпятил нижнюю губу, с сомнением покрутил головой:
— Ну, Шура, откуда же ты…
— Пол черный. Столик черный. Тарелки белые. Вино и хлеб настоящие. Откуда? Просто знаю, и все тут. Это как…
Шура запнулся. Уже давно надо было остановиться, потому что все это снова было о том, с чем он раз и навсегда решил примириться.
— Ну, а коломыньская? — не унимался Селеви. — Настоящая?
— Хватит о настоящем, — сказал Шура.
— Золотые слова, — Мик потянулся за бутылкой. — Тяпнем-ка лучше еще по одной. За хлеб. За старый добрый хлеб.
Они выпили, и на Шуру уже никто не глядел.
— Хорошо, — сказал он и поглядел вокруг себя.