Но сейчас что-то другое, а не простонародная опасливая злоба, заставило Кузьму остановить чужака на расстоянии. Угроза несомненно была, но она исходила не от носителя волшебной причёски. Кузьма сначала инстинктивно почувствовал опасное стечение обстоятельств, и только потом, прислушавшись к себе, вдруг понял. В данный момент больше всего он боялся, что с неба ударит молния, испепелив богопротивного содомита, несмотря на его неземную красоту волос. А молния, как ему было известно из одной передачи, всегда бьёт по площади, поражая заодно всех, кто беспричинно присутствовал рядом. Именно нависшая опасность неповинного испепеления электричеством в одно время с педерастом и заставила Кузьму определить безопасную дистанцию. "Хорошо хоть земля не влажная", - подумал попутно Кузьма, продолжая исподволь разглядывать яркого персонажа.
- Ты стой на десять метров - у нас по технике безопасности так положено. Понял? - проговорил Кузьма инструкцию.
- Чего там не понять. Стоять лучше, чем идти, - гибко поддержал тот.
- Вот и хорошо. А то шарахнет обоих без разбора.
- Меня нельзя шарахать - я пресса. Передайте там всем вашим. А то дошарахаетесь до уголовки, - храбро возмутился гомосек.
От такой неподкреплённой наглости Кузьма захохотал.
- Ты откуда взялся? - спросил он, отсмеявшись.
- С левого берега. Откуда ещё? - огрызнулся педераст.
- Как там дела, вообще?
- Готовимся к страшному суду и прочее, - начал отчитываться за неизвестное пришедший. - Федеральная программа покаяния, Министерство Последнего Дня...
- Как обычно, короче, - понял Кузьма.
- Многие верят, - возразил педераст.
- А ты чего? Я же вижу, что нераскаявшийся.
- Мне поздно, - притворно вздохнул собеседник, - сделанного взад не воротишь.
- Ой, ли? - с прищуром весело усмехнулся Кузьма.
До педераста вдруг дошёл двойной смысл сказанного им, и он тоже невольно хохотнул, смущённо отвернувшись и прикрыв рот ладошкой. От такого детского простодушия и девичьей кокетливости Кузьма вдруг вспомнил своё женатое время.
Когда-то, когда он ещё работал на Отопительном, жил Кузьма законной семьёй с одной милой девушкой. Вечерами в поздний послеработный отдых ему нравилось рассказывать ей про опасные вещи из техники безопасности на производстве, частью которого он был по штату слесаря-наладчика. Веским голосом он вспоминал ей устно, как у них на заводе смерть таится за каждым недовёрнутым болтом и криво собранным редуктором без верхней крышки. А главный инженер намеренно экономит на ТО и родных запчастях, оставляя работяг в опасности смерти и увечий. Жена пугалась и делалась серьёзной за супружью жизнь и конечности. Тогда Кузьма хохотал, называя её "доброй трусихой", а она смеялась вместе с ним оттого, что жизнь в мужских местах не так опасна и безрадостна, как она представила. Кузьме нравилось, что на свете есть такой ласковый женский человек с тонким телом, который искренне переживает за его благополучие.
Но потом подруги жены представили про неё другую жизнь, с непрестанно яркими впечатлениями и всеобщим вниманием, обеспечить которую должен был кто-то другой. Даже если бы Кузьма выиграл в лотерею миллион, то всё равно не был бы достоин такой женщины как она. От этого в семье пошли ругательства и прочий недобор.
В какой-то из дней жена встретила Кузьму на пороге с чемоданом, желая последний раз обвинить его в своём смутном неудовольствии. Она долго-долго говорила в одно предложение, заставляя Кузьму слушать, а потом замолчала. Затем она вдруг посмотрела на него тем испуганно-жалобным взглядом как когда-то давно, когда он уверял её, что завтра может жутко погибнуть с козлового крана во время ремонта, а она искренне не хотела быть одна.
"Скажи что-нибудь," - попросила она.
Но Кузьма понимал, что не знает тех сложных липких слов, которыми смог бы остановить её:
"Я в тебя добро чувствую, дичь," - тихо и неловко сформулировал он, заволновавшись от неизбежной разлуки.
Тогда жена ушла.
Потом год-два спустя он встретил её как-то из магазина с детской коляской. Она охотно остановилась говорить с ним, сразу став тараторить что-то о важной чепухе материнских задач, как будто они виделись только вчера, или как будто он хотел быть отцом этому ребёнку. Кузьма разглядывал её, ставшее некрасивым и безвозвратно взрослым, лицо, жирные плечи и несознаваемый панический ужас жертвы в глазах. Он вдруг вспомнил передачу про насекомых, где дикая оса помещает своих личинок в гусеницу, и те потихоньку выедают ту изнутри, пока она живёт и питается в листве, до самого последнего момента мучаясь непонятной внутренней болью, а потом на ходу распадается на осклизлые ошмётки. Вот и сейчас Кузьма вдруг увидел перед собой оплывшую гусеницу, держащуюся за коляску с детёнышем осы, продолжавшим выжирать изнутри её жизнь. Это была уже не его жена, а всего лишь остаточная мясная шелуха, не понявшая пока, что больше уже не существует. Кузьме даже не захотелось знать, имеется ли у него кровное обязательство к насекомому из коляски. Он просто развернулся и пошёл по своим делам, навсегда зафиксировав для памяти жену тем юным, искренним вчерашним ребёнком, которым она была в первый год их совместной семьи.
Кузьма вспомнил ту раннюю жену и от этого стал мысленно добрее к забавному педерасту.
- Меня зовут Максим. А вас? - бойко сказал тот.
- Здаров, Максим Авас. Я - Кузьма. Ты чего один-то? Где эти, с телекамерами? И учёные всякие, чтобы данные фиксировать.
- Так не пускает никого. Весь месяц пробиться пытаются, - начал охотно рассказывать журналист. - Сначала военные никого не пускали. Своими силами пытались - ГРУ там, спецназ, даже десантную дивизию хотели сбросить, но всё без толку. Самолёты не взлетают, спецназ заблудился, грушники друг друга в лесу перестреляли. Потом уже других стали пробовать. Глубже всех депутаты добрались, которые федеральные. До гибддшных постов на въезде в город дошли и встали - кто плакать начал, кто явку с повинной писать. Потом в штабе посовещались и меня вызвали.
- Ну, я вижу - в тебе концентрация повыше, чем в депутатах, - резюмировал Кузьма.
- А вот я замечу вам, - запальчиво начал педераст, - что вы сейчас пошлость неудачную сказали, мужчина. И чести она вам не сделает. Я между прочим настоящий журналист с удостоверением. Десять лет в профессии - телеканал "Звезда".
- Его ж закрыли, вроде бы? - удивился Кузьма.
- Засекретили, - тихим доверительным голосом сразу выдал тайну гей.
- Ты, звезда, права-то здесь не качай, - не впечатлился Липатов. - Это ты там на воле знатный заднепроходец, а здесь быстренько молнией по темечку и в ад на вечную прожарку. Не мотивируй Батю.
Педераст хотел было что-то полемическое возразить, но опомнился про какого "Батю" упомянул Кузьма и проглотил несказанное.
- Пошли, представлю тебя нашему епископу, - сжалился местный натуральный мужчина. - Только близко ко мне не приближайся. И не борзей особо при мужиках, а то побьют.
На секунду взгляд педераста невольно сделался без оптимизма и храбрости - видимо, подобное развитие взаимоотношений было для его журналистской ориентации не в первый раз.
Но на самом деле про "побьют" Кузьма сказал не в виде неминуемого предсказания, а чисто для атмосферы, чтобы столичный мажор не особо кипишил и продолжал держаться на расстоянии. Если б он появился здесь в первое время, мужики, конечно, побили бы его, но после случая в Федей-буддистом это занятие уже никого не увлекало.
На вторую неделю Пришествия, из оставшихся на месте семерых отшельников сформировалось что-то вроде клуба по интересам. Объединяться в коллектив для совместного выживания, как при зомби-апокалипсисе, они не стали, потому что запасов продуктов для такого малого числа в близких брошенных магазинах хватало на необозримый срок. Поэтому они стали просто собираться во дворовой беседке к концу дня за пивом и разговорами.