И они засели вчетвером в каком-то кабачке, и ели, и пили, и пели, и без устали вспоминали эпизоды охотничьих скитальчеств от мыса Доброй Надежды до Абиссинии. И так длилось до той поры, когда выяснилось, что из денег Бернштейна остается только пара тысяч марок. Хватит запастись новыми ружьями, одеялами, порохом, купить десяток упряжных быков, чтобы вернуться опять в пустыню, приняться за любимое старое ремесло — за охоту и коллекционирование насекомых или ловлю птиц.
Иногда и теперь они вспоминали об этом курьезном эпизоде, причем для краткости говорили о целом периоде своей жизни не без юмора, как о «коллективной поездке в Европу».
Однако фантазия Кайо о сокровищах негрского царька несколько расшевелила их души. Бернштейна заинтересовало сходство южноафриканской легенды, родившейся всего двести лет назад, с легендой о смерти героя дней великого переселения народов, рожденной полторы тысячи лет назад. Ван-Ховену было безразлично, что делать, лишь бы уйти подальше от быстро надвигающейся на юг Африки «белой опасности», как он называл наплыв переселенцев из Европы. А кафру Банга было и подавно решительно все равно, куда идти и что делать: ведь всюду еще найдутся места, куда не проникает «черная полиция», организованная англичанами в южноафриканских колониях. И всюду найдутся полянки в лесу или холмы в степи, где можно развести костер, жарить на нем сайгу или зайца, кипятить кофе, сидеть, задумчиво следя блестящими глазами за уносящимися в темное небо огнистыми искрами, смотреть, как расплываются в теплом воздухе клубы синеватого дыма, так походящие на фантастические призраки, и слушать голоса неведомо откуда, неведомо чьи, — голоса степи и леса, быть может, голоса того, что умерло, что еще не родилось.
И вот все четверо очутились в обширной области болот между реками Кафоэ и Лунга, на берегах реки Похади, обратившейся за последние пятьдесят лет в исчезающий во время летних засух ручей, но с тянущимися на бесконечное расстояние топкими болотистыми берегами.
Кайо твердил, что эта речонка и есть тот самый, некогда могучий поток, на дне которого погребен труп африканского Аттилы и его неисчислимые сокровища.
Это случилось пред рассветом.
На ночлег охотники расположились километрах в ста сорока или ста пятидесяти от берегов озера Лунга, на опушке леса, выросшего на берегах реки. За предшествующий день они пробродили достаточно, сильно утомились и были очень довольны, когда Анри Кайо скомандовал остановку.
Собственно говоря, охотники могли отлично переночевать в небольшом кафрском поселке, отстоявшем от их лагеря в одном километре, но Банга запротестовал:
— Кафры области Кафоэ — воры! — сказал он. — Они оберут нас до нитки, как бы мы ни сторожили их. Лучше остаться в лесу и держать стражу всю ночь.
И вот пока трое спали, четвертый сторожил.
Перед рассветом Бернштейн сменил дежурившего кафра.
— Ну, иди спать! — сказал он, усаживаясь у костра с тяжелым карабином в руках. — Ничего? Все благополучно? Твои соотечественники не подбирались к лагерю?
— Кафоэ — не братья Банга! — отвечал кафр гордо. — Банга — воин, кафоэ — воры, шакалы, собаки.
— Ладно, ладно! — засмеялся немец, раскуривая трубку. — Но ты ничего не сказал, как дела? Ничего не слышал?
Какая-то тень промелькнула по лицу кафра.
— Я слышал гул, — сказал он. — Кто-то шел по берегу реки.
— Может быть, «господин леса» — слон? Было бы недурно. Пара хороших клыков всегда стоит десять-пятнадцать фунтов стерлингов.
— Это был не слон.
— Ну, так носорог?
— Носорог ночью не станет бродить в тростниках и вздыхать тяжело. Это был не носорог! — стоял на своем кафр.
— А, черт! — рассердился Бернштейн. — Не слон, не носорог, так кто же?
Негр пожал плечами:
— Почем я знаю? — сказал он. — Белые — ученые. Они все знают. Они такие умные, что даже в трубу видят, как первый человек и его жена гуляют в своем саду на луне…
— Банга, не будь ослом! — прикрикнул Бернштейн. — Ты что-то знаешь, но виляешь хвостом. Говори прямо: что ты думаешь?
Банга пробормотал что-то очень похожее на проклятие.
Потом он сказал, не глядя на Бернштейна:
— Я уйду отсюда. Это место — проклятое место. Здесь бродит дух болот Лунга. Он знает о нашем приходе, и он гневается на нас. Нам грозит опасность.
— Ты струсил? — засмеялся немец, безмятежно покуривая.
— Я никогда не боялся! — гордо ответил Банга. — Спроси Ван-Ховена, я был рядом с ним, когда шел бой при Блумфонтейне. Спроси, показал ли Банга англичанам свою спину, или же дрался с ними, как храбрый муж?