искать не наслаждений, а отсутствия страданий». И... никто не
страдал.
- Мэй, пожалуйста...
Океанос...
Она почувствовала, что он не уйдет.
Мэй вспомнила «Какой он, ваш отец?
- Uomo. Мужчина»...
- Откройте, Мэй, или я выломаю дверь!
26
Она подумала, да, ты не уйдешь...
Раздался глухой удар в дверь, сдавленное проклятие...
Мэй словно очнулась, быстро встала, подошла к двери, открыла.
- Привет. - Сказал ей Океанос, увидев ее.
Она очень удивилась. Он был почти спокоен, только в глазах было
мрачное волнение.
- Вы свели меня с ума. - Обвиняюще сказал ей Океанос.
- Я не хотела.
Мэй заглянула ему в глаза. Это было трудно и легко.
- Вы не читали поэму про Ян-гуйфэй? - Вдруг спросил ее он.
- Нет. А кто это?
- Женщина.
Океанос улыбнулся.
- Из тех, которых «иногда душат, но никогда не бросают».
Мэй засмеялась.
- «Нам, птицам неразлучным/ судьба одна дана/ как двум ветвям на
древе/ сплетенным, как одна»...
Вновь улыбка.
- Он любил ее, но задушил.
- Печально. - Лукаво сказала она.
27
- Да, - Весело согласился он. - «Печально» - сказала она, и умерла!
Мэй вспомнила «Тебе нравится мой муж?!»...
Нравится, подумала она. Но... жизнь продолжается!
Океанос привел ее в обеденную. Мэй сказала ему, что придет сама, но
он сказал ей «нет»...
Мэй вспомнила, как тогда в Остерии, хотела заплатить за себя, но
Океанос сказал ей «Я никогда не позволю женщине платить. Я не
сопляк. Если вы не хотите оскорбить меня, уберите ваш кошелек».
Она не поняла его, но согласилась. Иногда проще согласиться...
Сейчас Мэй поняла, что Океанос... так воспитан, Мужчиной.
Он сказал ей (возможно, для того, чтобы смягчить свою резкость):
- Если бы вы знали моего отца... Он часто говорил мне «У мужчины
есть только гордость, у женщины есть все, а у мужчины только
гордость»!
Молодой человек тоскливо улыбнулся.
- Отец прав - мужчина может потерять все, но не гордость!
Как странно звучали для нее слова Океаноса...
Она спросила его:
- Гордость... что это значит? Для вас?
- Знаете, за что я уважаю Ставроса? - Вдруг сказал ей Океанос. - Он не
позволил обстоятельствам раздавить себя!
Он задел ее за живое, этот мальчик...
28
- Один человек сказал мне, что мой отец пошел против морали, но... я
так не думаю.
Океанос не договорил, Мэй поняла это.
- А что вы думаете?
Он посмотрел на нее с удивлением, так, словно ее вопрос стал для
него неожиданностью.
- Легко морализовать когда тебе сытно тепло и удобно! Ему пришлось
выбирать - женщина и ребенок, или положение и привилегии!
- И он выбрал любить. - Поняла его, она.
- Он выбрал жить как мужчина, а не слюнтяй!
Океанос вдруг улыбнулся.
- «Je n'ai pas changé»... В репертуаре Хулио есть такая песня. «Я не
изменился»...
Он улыбался так нежно и светло...
- «J'avais envie de te protéger,
De te garder, de t'appartenir,
J'avais envie de te revenir»...
«Я хотел тебя защитить,
Тебя хранить, тебе принадлежать,
Я хотел к тебе вернуться»...
Молодой человек заглянул ей в глаза.
- Ни смотря на все свои потери, мой отец счастливый человек, он
ничего не потерял!
29
Мэй удивилась, это прозвучало парадоксально...
- Его лучший друг остался с ним, женщина, которая любила его, и
поняла, что он счастливее с другой женщиной, чем был с ней, тоже
осталась в его жизни...
Океанос сделал паузу, закурил.
- Дружба это вершина любви - с нами остаются только те, кто нас
любит.
Он затянулся дымом сигареты, желтое золото на его смуглых руках
сияло.
- Если с нами не остались, это значит, что нас не любили. Не о чем
сожалеть. Нужно жить дальше.
- И у вас это получается, Океанос? - Грустно спросила его Мэй.
- Да, когда я не вижу их...
- Добрый день, Мэй! - Заулыбался Томазо, увидев ее входящей в
гостиную.
- Добрый день, Томазо!
Она тоже заулыбалась.
- Здравствуй, мама. - Сказала ей Сильвия, сидящая рядом с мальчиком.
«Мама»? Мэй удивилась. Дочь никогда не называла ее так.
- Здравствуй.
Она смутилась.
- Я сказала Океаносу, что ты устала.
30
Сильвия заглянула ей в глаза.
- Когда человеку за сорок, силы уже не те, что в молодости...
- Я не заметил, чтобы Мэй устала! - Простодушно возразил девушке,
Томазо.
Океанос улыбнулся.
- Я тоже не заметил.
Сильвия покраснела, посмотрела на молодого человека, на мальчика...
Мэй стало жаль ее, она хотела... чего? Поставить ее в неловкое
положение перед Океаносом? Но зачем? Между ними ничего нет, и не
может быть!
- Я действительно устала, - Сказала Мэй, обращаясь ко всем сразу. -
Сильвия права.
Томазо посмотрел на нее с улыбкой, у него были красивые карие глаза.
- А вы любите «Буррито»?
Его отец рассмеялся.
- Он у нас фанат мексиканской кухни...
- Люблю!
Мэй улыбнулась мальчику.
- Палома - мексиканка, - Сказал ей Океанос. - Она балует нас...
Мэй посмотрела на него, она почувствовала, что он не договорил.
31
Он был словно смущен... самой человеческой из доброт - накормить
ближнего своего.
Мэй подумала, когда-нибудь, мы, люди, будем жить на других
планетах, и там никто не поймет человека, кроме другого
человеческого существа!
Палома приготовила «Буррито» для Томазо, «Рыбные котлеты по-
мексикански» для Сильвии...
- «Мясо в шоколаде»...
Палома поставила перед ней тарелку.
- Синьор попросил меня приготовить для вас что-то нейтральное, не
острое, но и не пресное.
- Спасибо.
Мэй посмотрела на эту красивую женщину...
Сама не зная почему, она не посмотрела на Океаноса - она этого
хотела, но...
- «Солдада», - Вдруг прозвучал его голос. - В португальском языке
есть такое слово...
Мэй посмотрела на него.
- Это состояние, которое испытывает человек - цитирую: «вот уже три
месяца пребывающий на колеблющейся палубе корабля, когда родной
берег остался так далеко позади, что вернуться туда уже невозможно
(для этого попросту не хватит запасов воды и продовольствия); а в
существование какого-то иного берега уже невозможно поверить
(потому что пропал весёлый энтузиазм, охватывающий странника в
начале пути) и есть «солдада». Но нет, это ещё не всё.
Устав болтаться между прошлым и полной неизвестностью (вместо
привычного «между прошлым и будущим»), путешественник начинает
32
испытывать ненависть к своим спутникам – без причины и даже без
повода. Но он терпит, стиснув зубы, и не затевает свару, потому что
знает: корабль сейчас подобен пороховой бочке и никто не пожелает
стать безумцем, высекающим искры. И ещё он знает, что стоит ногам
оказаться на твёрдой земле, и всё пройдёт: ненавистные чужаки снова
покажутся ему добрыми товарищами по странствию в пленительную
неизвестность. Поэтому на корабле воцаряется напряжённое,
противоестественное дружелюбие, больше всего похожее на дрянную
репетицию в самодеятельном театре. Можно было бы сказать, что это
и есть «солдада», но это ещё не всё.
Родные и близкие, оставшиеся дома, постепенно начинают казаться
страннику самыми совершенными, идеальными, чудесными
существами. Все ссоры забываются, а незначительные мгновения