Так как Маяковский хотел и есть, и пить, то подобных произведений искусства нарисовал он немало. Работа давала паек, уважение у руководящих товарищей и возможность крутить роман с Лилей Брик — замужней дамой, муж которой Ося Брик весьма спокойно смотрел на свободное поведение супруги. Как сказали бы мы сегодня, всю Гражданскую войну Маяковский проработал в тылу пиарщиком. Несмотря на тяготы военного времени, вместе с Лилей он даже успел сняться в фильме «Девушка и хулиган».
Потом война кончилась. Лиля увлеклась Абрамом Моисеевичем Краснощековым родом из Чернобыля под Киевом. Как утверждают литературоведы, это был «серьезный роман», в чем я даже не собираюсь сомневаться. Ведь Абрам Моисеевич служил у большевиков председателем правления Промбанка СССР! Тут и валюта, и командировки за границу. Хорошая ответственная должность! Куда было соперничать с таким ЧЕЛОВЕКОМ бедному поэту?
Не война, а мир стал тяжелым испытанием для Маяковского. Во время Гражданской он знал, что делать — жить великой идеей. Пропагандировать ее. Теперь же приходилось доказывать всем, что он лучший поэт революционной эпохи. Да еще и «любовная лодка разбилась о быт»… Об этого самого товарища Краснощекова, в фамилии которого красный цвет пролетарского флага удивительнейшим образом переплелся с толстыми щеками НЭПа.
ПРОДУЛ ЛИЛЮ «КРАСНОМУ БАНКИРУ». Не помогло даже то, что Лиля вскоре вернулась. Ведь «красный банкир» Абрам Краснощеков был разоблачен Рабкрином — знаменитой Рабоче-крестьянской Инспекцией, расследовавшей экономические преступления против трудового народа. Как написали по этому поводу правительственные «Известия» 3 октября 1923 года, вскрылись «бесспорные факты присвоения Краснощековым государственных средств, устройства на эти средства безобразных кутежей, использования хозяйственных сумм банка в целях обогащения своих родственников». Бывший председатель правления Промбанка сел и вышел только по амнистии. Тонкое дело кредитования промышленности от него успели спасти. Но личную жизнь великому советскому поэту «вредитель» все-таки успел развалить. Промучившись после Гражданской войны еще десять лет в удушающей обстановке мира, Маяковский с горя застрелился, поставив точку в биографии не пером, а пулей.
Как только началась гражданская, Алексей Толстой взял жену и удрал в Париж вместе с Иваном Буниным.
Совсем иначе воспринял Гражданскую войну Алексей Толстой. Поначалу он пытался революцию игнорировать. Табличку на двери своей московской квартиры «Граф А. Толстой» будущий автор «Хождения по мукам» спешно заменил на «Гр. А. Толстой». Кому надо — граф. А кому — и гражданин. Но уличные бои в Москве осенью 1917-го (а они были жестокими — снаряд залетел даже в квартиру генерала Брусилова!) заставили преуспевающего литератора собрать семью и уехать на юг — сначала в Киев, а оттуда — в Одессу.
Иван Бунин — первый русский лауреат Нобелевской премии по литературе — так вспоминал встречу с Толстым в «жемчужине у моря»: «Вы не поверите, — кричал он, — до чего я счастлив, что удрал наконец от этих негодяев, засевших в Кремле… Думаю, что зимой будем, Бог даст, опять в Москве. Как ни оскотинел русский народ, он не может не понимать, что творится! Я слышал по дороге сюда, на остановках в разных городах и в поездах, такие речи хороших, бородатых мужиков насчет не только всех этих Свердловых и Троцких, но и самого Ленина, что меня мороз по коже драл! Погоди, погоди, говорят, доберемся и до них! И доберутся! Бог свидетель, я бы сапоги теперь целовал у всякого царя! У меня самого рука бы не дрогнула ржавым шилом выколоть глаза Ленину или Троцкому, попадись они мне».
Но в Одессе вскоре тоже стало опасно — к городу подошли красные. Не мудрствуя лукаво, Алексей Николаевич еще раз упаковал чемоданы и дернул от греха подальше в Париж. Вместе с супругой и выводком детей — «графинчиков», как он их называл.
В Париже Толстой ждал свержения большевиков. «Вот будет царь, — снова повторял он приятелям. — Я приду к нему, упаду на колени и скажу: «Царь-батюшка, я раб твой, делай со мной, что хочешь!»
О совместных страданиях в эмиграции тот же Иван Бунин вспоминал так: «Жили мы с Толстыми в Париже особенно дружно, встречались с ними часто, то бывали они в гостях у наших общих друзей и знакомых, то Толстой приходил к нам с Наташей, то присылал нам записочки в таком, например, роде: «У нас нынче буйабез от Прюнье и такое пуи (древнее), какого никто и никогда не пивал, четыре сорта сыру, котлеты от Потэн, и мы с Наташей боимся, что никто не придет. Умоляю — быть в семь с половиной!»