Ребенок всегда замирает, когда к нему подходит мать, – каждая ее ласка кажется ему нападением. Вероятно, так оно и есть. В любви его матери отсутствует нежность. Она не дает, а крадет, потому что сама хочет нежности и не может дать то, чего никогда не получала.
Несколько лет назад дочь одного из поклонников моей матери прислала мне ее фотографию. Я была потрясена, увидев очаровательную девушку, с искрящимся любопытством смотрящую на свою подругу. Я не могла узнать в этой молодой женщине ту мать, что была у меня. Ту, которая в каждом гостиничном номере вешала фотографии своих детей в серебряных рамках, создавала декорации, среди которых разыгрывала театр своей жизни. В семье она хотела чувствовать себя в безопасности, ей нужна была защита стаи. Своей стаи.
Я плоть от плоти моей матери. Я также знаю, что внутри меня есть ненасытная воронка, которая жаждет ласки, похвалы, любви, близости, касаний – и ей никогда не бывает достаточно. Многие годы я тоже хотела быть частью спасительного постоянства, как растение-паразит, которое получает все (голопаразиты) или некоторые (гемипаразиты) питательные вещества от организмов-хозяев, если верить интернету. Мне потребовалось много лет и сил, чтобы стать хозяйкой своей жизни.
«Познай самого себя» – фраза, начертанная на храме Аполлона в Дельфах. Фраза, дышащая надеждой на то, что те, кто относится к себе честно, будут честнее вести себя с окружающими. Великий наказ, призывающий узнать, кто я, чего я хочу, что и почему мне нужно. Являюсь ли я композитором своей жизни или просто выполняю роль дирижера?
Прошлой ночью ветер рассказывал мне истории. Он сказал, что уже дул, когда я была ребенком. Но тогда я его не услышала.
В 1970-х годах я работала корреспондентом художественного журнала и много времени проводила в Нью-Йорке, изучая искусство. В то время меня до странности трогали застывшие мазки Роя Лихтенштейна. Они не были моментальными снимками в порыве поиска, казались не нарисованными, а скорее изготовленными, напечатанными – и это чем-то откликалось ко мне. Я боролась с ними. Как будто я была таким же застывшим мазком, лишенным живости.
В то время я спросила Лихтенштейна, посещает ли его неудержимое желание «сделать страстный, эмоциональный мазок».
Просто. Ничего. Не чувствовать.
В детстве, когда я болела коклюшем, меня не пускали в школу. Я проводила время в большом саду, выкапывая саженцы на грядках. Мне приходилось выкапывать каждый второй саженец и пересаживать его на новое место, оставляя между ними достаточно пространства. Приходилось зарываться пальцами в прохладную, влажную почву, осторожно вытаскивать маленькие, еще нежные растения и пересаживать их. Они требовали осторожности. Их нельзя было ранить. Я держала эти маленькие создания в руках, смотрела на них и чувствовала – скоро они расцветут.
Наверное, в тот момент я поняла что-то о жизни и о себе. Это одно из моих самых нежных детских воспоминаний. Как будто живость растений заставляла мои бетонные стены слегка резонировать – подобно тихой песне. Возможно, грядки и растения были первым постоялым двором на моем долгом пути к пробуждению. Ощущение природы. До сих пор я чувствую себя причастной к ней и нахожу в ней утешение: в ручье, ковре цветов посреди леса, корове, утреннем море, луговых травах, танцующих на ветру.
Там, откуда я родом
Красота мира – это призыв в самом прямом смысле слова, и человек, языковое существо, откликается на него всей душой. Как будто Вселенная, задумавшись, ждет, когда он выразит себя.
Я бы хотела прочитать, понять и прожить эти слова, когда мне было 16 лет. Я бы хотела быть тем, кто откликнулся на красоту всей душой.
В детстве я любила гулять. Я бродила по широким дорогам и обширным лужайкам, засаженным старыми могучими каштанами, вязами и медными буками, бродила по узким песчаным тропинкам, петлявшим на склоне между вересковыми горбами и чахлыми соснами, приближалась к маленькой калитке в ржавом заборе, открывала ее, переходила дорогу и направлялась к пляжу у большой реки. Там я скакала по гладким камням над водой, а оттуда шла к красно-белому маяку. Он всегда вызывал во мне тоску, но тогда я еще не знала, как называется это чувство. Затем я возвращалась домой через огромные песчаные дюны.
Возможно, ребенок, ничего не подозревающая девочка, бессознательно реагировал на то, что видел. Возможно, красота способна даровать утешение, даже если мы не воспринимаем ее осознанно. Но ощущается ли потом это прекрасное утешение?