— Вы что, совсем, что ли?! — раздался истерический крик. — У меня сейчас муж придет! У меня муж — боксер!
— Извините, извините, — спинами назад, мелко тряся головами, выпячивались слепые, — мы перепутали.
Галя выскочила из соседней комнаты, подхватила под локти парней.
— Они перепутали, они ко мне.
— Напьются, как скоты, к кому идут, не могут найти!
Девушка так и не поняла, что перед ней слепые. Раздраженно захлопнула дверь. У Вани пропала вся охота знакомиться.
Парни, как дети малые, счастливо вцепившись в кофту, посеменили за Галей. В ее комнате послышались шумные голоса, смех.
Ваня спустился на первый этаж. Из зала, где еще играла музыка, лавиной выносилась толпа.
— Ну, пойдем, пойдем, выйдем, коза драная!
— Сама ты телка жирная!
Впереди шли, в боевой разборке, подружки, все таскавшие за собой незрячего паренька: «слониха» с лицом отличницы в роговых очках, и мелконькая, шустрая «мышка».
— Ты что его унижаешь?!
— Это я унижаю?! Это ты его спаиваешь!
Подруги встали друг против друга в тамбуре коридора, перед выходом.
— Я спаиваю?! Я если наливаю, так наливаю, как человеку! А ты плеснула ему, как… Он что, не мужик?!
— Какой он еще мужик?! Ты знаешь, сколько ему?!
— Да пошла ты, — надоели дебаты слонихе.
Мышка отлетела к стене, и тотчас, собравшись, с разбега толкнула соперницу. Та пошатнулась. Стала медленно воздевать руки, ширя глаза за толстенными стеклами очков. Паренек заметался меж подругами, и весь переместившийся из зала народ, разделившись соответственно пропорциям, принялся растаскивать противниц. Тем только того и надо было: все это, видимо, происходило не раз, — бестии, удерживаемые людьми, заметались во всю мощь, прыть, напор, во всю силу горла.
Иван осторожно протиснулся меж движущимися «стенками», приоткрыл уличную дверь.
— Всем по своим комнатам! Лариска, пойдем, покурим! — влетела в тамбур Галя.
Лариска, большая, польщено переваливаясь с ноги на ногу, брала из Галиных рук сигарету:
— Ну, а что она, в натуре, не понимает? — рисовано поводила она богатырским плечом.
— Все, проехали.
Мышка выскочила тотчас, как бы настаивая на своем праве быть здесь же.
— А что она?!
— Я сказала, — протянула ей Галя сигарету.
Три огонька появилось в полутьме. Иван стоял по другую сторону крыльца: его не замечали.
— Домой охота, — проговорила Галя. — По дочке соскучилась.
— Каждый раз так, — вздохнула мелкая, — рвешься сюда, рвешься, а приедешь, все одно и то же: перепьются, и понеслось.
— Ты это про кого?
— Пошли, — затушила Галя сигарету.
Иван постоял еще на крыльце. Огонек сигнализации мелькал на лобовом стекле машины, как маяк. Снег пошел, повалил легкими большими хлопьями.
В комнате, на том же месте, как ни в чем не бывало, сидела Галя.
— Ты на машине?
— Да, ты стояла, когда я подъехал.
— Я слышала, что ты подъехал. У тебя хорошая машина?
— Неплохая.
— Иномарка?
— Иномарка, — усмехнулся Иван.
— Давай, покатаемся?
— Ну… — замаялся Ваня, — я все-таки выпивал.
— Мы кружочек, немножко, недалеко? Меня муж никуда с собой не берет?
— А этот, который всегда может приехать?
— С ним неинтересно.
— Почему? Человек так тебя любит?!
— У него «Жигули», — улыбнулась лукаво Галя, — старая, вся воняет.
«Дворники» в одно движение смахнули свежий слой снега, в свете фар открылся летящий навстречу белый мир. Мелькнул мрачный угол деревянного дома на обшитом фундаменте, напоминающий нос сторожевого пса; бдительным глазом блеснуло окно; улицу рассекал, будто выходил на встречу, Храм с неровными, как старая деревенская печь, линиями стен, — все казалось притаившимся древним существом, единым ладом, только сейчас, ночью, возвращающимся в свою истинную жизнь.
— Проклинаешь, наверное, все, думаешь, навязалась на мою голову?
Примерно так он и думал.
— Что ж с вами делать? Такая, видно, моя участь: страдать.
Ваня подъехал к реке. Свет фар разбивался о белое скользящее полотно. Он вышел из машины, она последовала за ним. Теперь были видны контуры дальнего берега с провальными, словно выеденными, межами впадин. Мерцал огонек вдали. Поземка заметала по льду с торчащими клыками торос. Справа, на вершине, казалось, нависающего из тьмы мыса, по ночному небу плыл заново позолоченный купол Успенского собора.
Странное дело: показывать красоты слепой? Что видела она?
— А ты можешь к Собору подняться? — нет, она не смотрела вверх, она смотрела на него.
— Там, вообще-то, знак: проезд запрещен. Но давай, попробуем.