Искоса наблюдая за его задумчивым лицом, куноичи Облака обхватила себя руками и слегка ускорила ток чакры, чтобы согреться. Хотя погода была ясная, тихая, на такой высоте все же задувал ветер. Он трепал волосы и полы кимоно, обжигал лица легким морозцем.
— Ты назвала себя плохим шиноби, — сказал вдруг Итачи. — Но это не так: ты — шиноби, который отказался сделать сложный выбор.
— Разве это не изменило меня навсегда?
— Изменило: больше такой ошибки ты не совершишь.
Сюихико посмотрела на него с удивлением.
— Ты больше не боишься мук совести и осуждения окружающих, потому что они стали неотъемлемой частью твоего мира, — пояснил Итачи. — И это открыло тебе глаза на то, что ты называешь истинным положением вещей.
Куноичи молчала, боясь упустить хоть слово.
— Вчера ты снова оказалась перед выбором — и не бежала от него. Предпочла стать предателем в собственных глазах, но сохранить жизнь человеку из АНБУ.
— Шиноби так не поступают! — воскликнула, не сдержавшись, Сюихико.
— Это не по правилам, да. Но законы шиноби никогда не были неоспоримой истиной — не для тех, кто способен мыслить самостоятельно.
Куноичи вспомнила встречу с Учиха Шисуи.
— Ты изменилась, — произнес Итачи. — И могла бы стать выдающимся шиноби.
Ему хотелось сказать что-то еще, чтобы она почувствовала себя лучше, но он остановил себя.
— Спасибо, — ответила Сюихико, не поднимая глаз.
От мысли о том, что Итачи относится к ней с уважением и некоторой теплотой, сердце девушки так сильно затрепетало в груди, что дыхание сбилось. Пришлось целую минуту молчать, чтобы снова начать дышать ровно, но дрожь в пальцах не прошла и щеки все еще горели румянцем. Лишь однажды в жизни Сюихико испытывала нечто подобное — за миг до того, как Аюто поцеловал ее. Но сейчас это чувство было намного, намного сильнее. Настолько, что, собрав все свое мужество, куноичи все же не могла заставить себя посмотреть на Итачи.
— У тебя пальцы дрожат, тебе холодно?
Молодые люди сидели, опираясь о настил крыши, и руки их находились рядом. Итачи сжал ее пальцы и тут же отпустил.
— Кажется, теплые, — сказал он.
Сюихико вспыхнула еще сильнее и невольно поднесла руку к груди, словно хотела спрятать ее под край кимоно, выступавший над оби.
Итачи внимательно посмотрел на нее, потом отвел взгляд и беззвучно вздохнул.
— Что бы ни случилось, через семь дней я должен буду покинуть это место, — сказал он.
— Ты следуешь своим путем, — с усилием ответила Сюихико.
«Как же это глупо — желать невозможного!» — подумала она, рассердившись на саму себя, и наконец смогла поднять глаза на Итачи.
— Я уже говорила, что как мастер гендзюцу умею отличать иллюзии от реальности.
— Что это значит? — тихо спросил Учиха, с горечью ожидая ее слов о том, что он ненастоящий и исчезнет из ее жизни навсегда, развеется, как стая черных воронов из чакры.
Но услышал он совсем другое.
— Когда ты рядом со мной, мне кажется, что это навсегда, — произнесла Сюихико, — даже если это всего на семь дней.
Куноичи смотрела на него с ожиданием и надеждой, как будто спрашивала: ты понимаешь? «Понимаю», — ответили глаза Итачи, потеплев; улыбка тронула его губы. Невозможно было не улыбнуться, глядя на нежное, как лепестки тюльпана, лицо, обращенное к нему. Ветер разметал пряди мягких темно-каштановых волос, своим ледяным дыханием окрасил губы и щеки девушки из розового в алый цвет, отчего она сделалась еще больше похожа на прекрасный цветок.
Итачи с удивлением почувствовал, что не может оторвать глаз от этого милого лица. Сердце в его груди напомнило о себе несколькими сильными ударами.
— Я бы не хотел говорить или делать что-то, от чего ты потом почувствуешь себя обманутой или несчастной, — тихо произнес он, невольно глядя на ее губы.
Сюихико покачала головой — от волнения она не могла вымолвить ни слова — и потянулась к нему. Итачи слегка наклонился и поцеловал ее, одновременно накрыв ее руку, опиравшуюся о крышу, своей рукой.
Для них обоих будущее было покрыто мраком, оба не надеялись увидеть следующую весну, и оттого настоящее обретало большую остроту, казалось чем-то незыблемым, покинувшим границы времени, вечным.
Небо посветлело, звезды исчезли. Далеко над морем обрисовалась бледная золотистая полоска. Молодые люди сидели, придвинувшись друг к другу поближе, держась за руки. Ресницы Сюихико опустились — она чувствовала себя счастливой, но очень уставшей от всех пережитых этой ночью эмоций, Итачи согревал ее, управляя током чакры. Он ни о чем не думал, сосредоточившись на ощущениях этих минут. Холодный ветер трепал его волосы, время от времени забрасывая их на лицо, теплые пальцы Сюихико соприкасались с пальцами Итачи. Где-то внизу, на фоне снежного склона, и еще ниже, над верхушками елей пролетали черные вороны. В восточной части бледно-голубого неба распускался оранжевый цветок восходящего солнца, бросая отблески, похожие на языки пламени, на свинцово-серые волны сурового моря.
«Здесь в самом деле так красиво? — спросил себя вдруг Итачи. — Ослеп я или прозрел?»
Но эти мысли, легкие, как дуновение ветра, проносились мимо, не задерживаясь, и лишь слегка тревожили его.
Пора было возвращаться. Итачи подхватил на руки Сюихико и, взглянув на ее лицо, произнес с улыбкой:
— Ты совсем сонная.
— Нет, я не хочу спать, просто устала немного…
Когда они уже были в комнате, он снова предложил ей прилечь.
— Я не хочу засыпать, — повторила девушка, — не хочу, чтобы это утро заканчивалось.
— Хочешь, чтобы я остался?
— Угу… — призналась Сюихико, слегка розовея.
Итачи и сам не испытывал никакого желания возвращаться в свою комнату на растерзание мрачным мыслям и на строгий суд собственного здравого смысла; вновь надевать даже перед самим собой маску жестокого Акацки, человека, руководствующегося холодным расчетом и бездушной логикой.
— И все же тебе нужно отдохнуть. Ты почувствуешь это, как только я перестану ускорять ток твоей чакры.
— Я прилягу до завтрака, только ты не уходи, ладно? Можешь почитать что-нибудь… Почитаешь мне вслух?
Итачи кивнул. Он пересадил девушку на кровать и подошел к полке с книгами. Его внимание сразу же привлек роман, который он видел в иллюзиях Сюихико, — «Золотой и Серебряный». Протянув к нему руку, Учиха вдруг замер: он увидел в самом углу, за книгами, небольшую подставку с резными фигурками, изображавшими хвостатых зверей. Эта «чудовина» была ему хорошо знакома, хотя он ни разу в жизни ее не видел. Но однажды в гендзюцу Сюихико ему довелось изучить до мелочей каждую из этих фигур, и его пальцы до сих пор помнили их шероховатую узорчатую поверхность.
Выдвинув подставку на видное место, Учиха спросил, не оборачиваясь:
— Ты знаешь, кто это?
Девушка лежала на боку, натянув на себя покрывало и подложив подушку под голову, и смотрела на Итачи.
— Хвостатые звери, — ответила она. — Воплощение силы и хаоса. Подобные стихийному бедствию, они способны разрушать целые деревни.
«И иногда подчиняются глазам Учиха», — добавил про себя Итачи.
Он поставил «чудовину» на стол, взял книгу и опустился в кресло, однако даже не раскрыл ее, задумавшись о своем. Размышляя, Итачи извлекал фигурки из отведенных для них подходящих по форме отверстий и расставлял на столе в ряд в следующем порядке: Пятихвостый, Семихвостый, Шестихвостый, Однохвостый, Двухвостый, Треххвостый, Четыреххвостый, Восьмихвостый и Девятихвостый. Его пальцы на секунду замерли в воздухе, а затем поменяли местами зверей с двумя и тремя хвостами.
— Иногда для усмирения их помещают в сосуд — живого человека, — но этот опыт не всегда удачный, — произнес он.
Сюихико знала, что несколько попыток запечатать Восьмихвостого зверя в тело шиноби закончились плачевно для ее деревни.