Куноичи изо всех сил старалась казаться бодрой, хотя слабость охватила все тело и лишила красок ее лицо, и только закрыв дверь за Итачи на задвижку, она бессильно опустила руки и голову и продолжала сидеть так какое-то время, с ужасом ожидая наступления оцепенения. Однако уже через пару минут ей как будто стало лучше. Перебравшись на постель, Сюихико легла на бок, прижимая подушку к груди, и сразу же заснула.
Итачи тоже прилег и закрыл глаза, хотя спать не собирался. Ощущения, которые он испытал благодаря иллюзии Сюихико, оставались яркими и выразительными, и дело было даже не в том, что чувствовало его тело, а в том, какой свободной и безмятежной в те минуты казалась его душа. Никогда в течение всей своей жизни он не был так спокоен и счастлив; с трудом верилось, что люди могут испытывать нечто подобное.
— Неужели человеческая жизнь может быть безмятежной, чистой, как родниковая вода, светлой, как солнечное утро? Или, может быть, дело в ней? — темные ресницы Итачи распахнулись, и взгляд вперился в потолок. — Я сказал ей, что она сама разрушает собственное тело, наказывая себя за смерть друзей и жителей Хашимори, но разве человек, который любит жизнь так сильно, может применить к себе столь изощренное наказание? Никогда.
Проспав около двух часов, Сюихико пробудилась и почувствовала себя достаточно бодрой для того, чтобы искупаться. Ей особенно хотелось принять ванну после гендзюцу с морским побережьем, но делать это следовало только в компании и с помощью клона. Она решила обойтись без пены, лишь добавила немного ароматической соли.
Погрузившись в воду, куноичи откинулась на изголовье ванны и расслабила все тело.
«Моря больше не будет в моей жизни — только тот его край, что видно с Йоаке, — думала она. — И плавать я никогда не смогу. Надеюсь, Итачи…»
Не додумав мысли до конца, Сюихико на несколько секунд потеряла сознание и начала сползать в воду. Ее клон исчез. Вода схлестнулась над побледневшим лицом, темно-каштановые волосы расползлись волнами, часть прядей всплыла надо лбом и по бокам от щек и колыхалась, как нежнейшие морские водоросли, отбрасывая тень на матовую кожу.
Из носа и изо рта вырвались пузырьки воздуха, и вдруг девушка открыла глаза, округлившиеся от страха. Она хотела вскрикнуть, но только захлебнулась и в диком ужасе замахала руками в воде, ища опоры. Несколько коротких мгновений, показавшихся провалом в вечность, состояние паники мешало ей осознать происходящее и предпринять то единственное, что было необходимо. Наконец она ухватилась за край ванны и, вцепившись в нее изо всех сил, подтянулась на руках, вырвавшись из воды и свесив плечо и голову.
Сюихико кашляла, пыталась отдышаться и быстро моргала, вода лилась ручьем с ее волос прямо на пол, сердце бешено колотилось, подбородок и плечи дрожали. Не успев толком прийти в себя и испугавшись нового приступа, куноичи с помощью рук перевалилась через край ванны, потянув за собой бесполезные ноги. Они ударились об пол с глухим стуком, но Сюихико это мало волновало, хотя пониже спины — там, где ее тело не потеряло чувствительность, — она больно ушиблась.
Куноичи отползла немного, сдернула за край висевшее на крючке большое полотенце, затем обернулась в него, откинулась спиной на ванну и вдруг горько разрыдалась. Она плакала, как ребенок, вытирая глаза кулаками, но только больше размазывая слезы по щекам, безутешно и навзрыд, даже не пытаясь успокоиться… И вдруг услышала стук в дверь. Три резких, громких, требовательных стука.
— Сюихико! — позвал ее голос Итачи — напряженный голос, в котором отчетливо слышались нотки беспокойства.
Куноичи сложила печати и создала воздушного клона, на которого почему-то даже смотреть не хотелось, как будто он был в чем-то виноват. Клон открыл дверь и исчез. В комнату вошел Итачи и, увидев свет и распахнутую дверь в ванную, сразу же бросился туда. Благодаря ворону из чакры, помещенному в тело Сюихико, Учиха чувствовал, когда ей угрожала опасность. Именно этот тревожный сигнал заставил его прийти.
Девушка сидела на полу, обернутая в полотенце, закрыв лицо руками, и все еще плакала, безуспешно пытаясь успокоиться и не желая предстать перед Итачи в столь жалком состоянии. С мокрых волос продолжала стекать вода. Сердце молодого нукенина сделало несколько болезненных ударов; первым его побуждением было броситься к Сюихико, прикоснуться к ней, прижать к себе, но, окинув ванную комнату быстрым взглядом, он понял, что опасность миновала, и усилием воли сдержал свой порыв.
Сняв с крючка хлопковый халат, Итачи наклонился, набросил его на плечи девушки, а затем сел прямо на пол рядом с ней. Беззвучно вздохнув, он протянул руку и погладил ее по голове, убирая назад свисавшие на лицо мокрые волосы. Сюихико ниже наклонилась вперед, сильнее прижав к себе ладони, но губы ее все еще кривились и из глаз продолжали катиться слезы.
«Это невозможно!» — подумал Итачи. Невыносимо было наблюдать за тем, как она горюет, и ничего не предпринимать. Отбросив все разумные доводы и позволив своему сердцу принимать решения, он подхватил девушку и одним быстрым, сильным движением пересадил ее к себе на колени. Так они сидели какие-то время: Итачи обнимал ее, кутая в халат ее нежные белые плечи, а Сюихико плакала, прислонившись к нему мокрой головой.
Постепенно она успокоилась и отняла ладони от лица, но не убрала их, одну руку прижав ко рту, а другой робко касаясь ворота его кимоно.
— Испугалась? — мягко спросил Учиха, глядя на нее из-под темных ресниц.
— Да, но я не из-за страха плачу… Мне просто обидно!
— Обидно?
Сюихико кивнула. Она и вправду была похожа в этот момент на обиженного ребенка, но в следующую секунду, подняв на Итачи серьезные глаза, перестала казаться маленькой девочкой.
— Мне обидно оттого, что все это так глупо и бессмысленно! Как будто я лишь облако в этой жизни, которое быстро проносится по небу, не принеся дождя и не заслонив собой солнца; снег, который выпадает в начале ноября, чтобы растаять поутру; пена, которая ложится на песок, а потом исчезает, смытая новой волной… Итачи, неужели моя жизнь совсем ничего не стоит? Чтобы умереть так…
Такой болью отозвались в его душе эти слова, что он не сумел сохранить спокойное выражение лица.
— Нет. Только не твоя…
Итачи так крепко прижал ее к себе, как будто надеялся удержать этими объятиями от гибели. «Почему я родился одним из Учиха?» — с ненавистью вопрошал он сам себя, хмуря в бессильной ярости свои темные брови. Будь он кем угодно, только не собой, смог бы как-то помочь ей или хотя бы стать ее утешением…
Сюихико как будто снова сделалась спокойной.
— Жаль, что я не могу быть по-настоящему хладнокровной, — задумчиво произнесла она, немного отстраняясь от Итачи. — Есть что-то лицемерное в том, как я цепляюсь за жизнь.
В этот момент Учиха понял, что ее спокойствие — маска, и верить стоит не ее серьезному взгляду, а бледным губам и едва заметно подрагивавшим пальцам.
— Не стоит так говорить…
— Будь я по-настоящему мужественной и хладнокровной, я приняла бы это как подарок судьбы, божественное милосердие, избавляющее меня от ужаса ожидания скорой смерти и страданий, которые омрачат конец моего жалкого пути.
Именно так она выглядела — горящие глаза, бледное лицо — за мгновение до того, как использовала на нем то гендзюцу, сотканное из света, тьмы и пронзительной боли, поэтому Итачи понял, что ее горе сменилось яростью и лучше молча выслушать ее, чем пытаться успокоить.
— Неужели лучше было бы лежать целыми днями, неделями без единого движения, запертой в парализованном теле, дожидаясь полного истощения и потери сил? Чужие люди будут прикасаться ко мне, обслуживать, пытаться продлить существование… жалеть меня! Или презирать… А я… останусь наедине со своими мыслями и воспоминаниями, которые не сулят мне ничего… ничего, кроме боли! Может быть, я должна была умереть вместе с Аюто и Акихито? Почему Мори Ютсу не убил меня? Зачем… зачем я живу? И еще пытаюсь бороться за эту жизнь, полную унижений…