— Жить в атмосфере творчества и красоты, трудиться каждый день, видеть результаты своего труда и радовать ими других… Итачи, ты бы хотел прожить такую жизнь?
— Да… А ты бы хотела прожить ее вместе со мной?
— Больше всего на свете, — девушка обернулась через плечо и коснулась поцелуем губ Учиха, наклонившегося к ней. — Значит, ты бы научился рисовать?
— Надо подумать. Пожалуй, я бы предпочел заниматься музыкой.
— Музыкой?
— Она похожа на прекраснейшее неуловимое гендзюцу, ты никогда этого не замечала?
Сюихико кивнула.
— Мы были бы очень счастливы, — прошептала она, глядя, как ее рука, сцепленная с рукой Итачи, скрывается под водой и пеной.
— Очень.
— Давай сегодня ночью смотреть на звезды?
— Как скажешь, Сюи.
Однако ночью небо заволокло тучами и поднялся ураганный ветер, так что молодые люди не стали забираться на крышу и остались на открытой террасе. Из-за непогоды они пробыли там совсем недолго.
— Смотри, какую-то несчастную птицу треплет на ветру. — Куноичи указала направление рукой. — Это ведь не один из твоих воронов?
— Мои вороны прячутся от непогоды: штормовому ветру развеять их довольно легко. Прости, Сюи, я не вижу никаких птиц.
— Как же так?
— Все расплывается вдалеке.
— Но ты же видел…
— Я видел глазами своих воронов.
Сюихико подняла голову и взглянула на Итачи. Ветер играл ее темными волосами, перекидывая мягкие пряди то на одну, то на другую сторону, иногда закрывая лицо.
— Твое зрение становится хуже?
Учиха кивнул.
Куноичи беззвучно вздохнула и взяла его за руку. Он крепко сжал ее пальцы в ответ. Какое-то время они стояли молча, пока ветер трепал их волосы и одежду, и смотрели на штормовое море туч, проносившее свои черные волны по низкому небу. Стояли неподвижно, незыблемо перед лицом бури, держась за руки, с одним общим током чакры на двоих и мужеством, перетекающим из сердца в сердце.
Как бы этого ни хотелось двум самым сильным мастерам иллюзий, время не остановилось, и вечер перед расставанием настал. Он распростер свои грозные крылья, окутав комнату в санатории «Йоаке» тенью, которую не могло развеять полностью даже самое сильное чувство. Итачи стоял перед полкой с книгами, перебирая их в рассеянности и думая о своем. Ему, хозяину тысячи масок, пришлось приложить усилия, чтобы скрыть горечь, растравляющую душу при мысли о разлуке с Сюихико.
Сдвигая в сторону подставку с фигурками зверей, он нечаянно опрокинул Восьмихвостого, но никак не попытался остановить его падение, наблюдая за ним безразличным взглядом. Яшмовый Гьюки со стуком ударился об пол и откатился в сторону.
Сюихико, сидевшей в мягком кресле, опираясь подбородком на ладонь, и наблюдавшей за Итачи, захотелось вдруг разбить все фигурки одну за другой.
Учиха наклонился и поднял Гьюки.
— Одно щупальце откололось.
— Ну и ладно.
— Прости меня, Сюи.
— Ты ни в чем не виноват.
Итачи со вздохом задвинул подставку обратно и остался стоять, опираясь рукой о полку с книгами, глядя на Сюихико. Куноичи невольно заметила, что в его движениях начинает проявляться тот Итачи, который носил балахон Акацки и маску равнодушия на своем лице.
«Может, так ему легче?» — подумала девушка. Но у них оставались почти сутки времени, и Сюихико хотела провести его с совершенно другим Итачи.
«Для него расставание омрачается мыслями об опасности и гибели, которая мне угрожает. Как бы мне ни было больно его отпускать, я знаю, что перед ним лежит целый отрезок жизни, что у Итачи есть родной человек, даже если они отринуты друг от друга, и дело, которому он отдает все силы. А что останется у меня?..»
Сюихико заставила себя улыбнуться.
— Знаешь, все может быть не так ужасно. Если Тадасу вернется сюда, я расскажу ему о твоем пребывании на Йоаке и покажу воспоминания о первом дне нашего знакомства: сражение с помощью гендзюцу и вынужденное перемирие. Тогда он подумает, что я была твоей заложницей, а не сообщницей, и АНБУ оставят меня в покое.
Хотя такое развитие событий казалось ему крайне маловероятным, Учиха все же несколько оживился.
— Если бы я застал возвращение АНБУ, то мог бы использовать мое гендзюцу и убедить их в чем угодно.
— Это только отсрочило бы развязку. И потом, тебе нельзя использовать Мангеке шаринган и Цукуеми без особой нужды: ты будешь быстрее терять зрение и силы. Я не хочу продлевать свое бессмысленное существование, сокращая твою драгоценную жизнь.
Итачи нахмурился. Выпрямившись и сделав шаг в сторону кресла, он склонился над Сюи, которой пришлось невольно запрокинуть голову, чтобы видеть его лицо. Приблизившись к ней, Учиха сказал:
— Я прошу тебя никогда больше не называть свою жизнь бессмысленной. Ты не можешь себе представить, насколько она мне дорога.
— Хорошо… — пролепетала Сюихико, теряясь от силы черного пламени, разгоравшегося в зрачках Итачи так близко от нее.
Суровое выражение лица молодого нукенина смягчилось, когда он заметил смущение девушки.
— Я не буду отзываться пренебрежительно, о том, что тебе дорого, — тихо пообещала она.
Итачи окинул всю ее взглядом: вжавшуюся в спинку кресла, охваченную трепетом, с расцветающим на щеках румянцем. Опираясь руками на подлокотники, наклонившись над ней, он невольно заставлял ее тело чувствовать угрозу. Однако Сюихико знала, что Итачи по своей воле никогда не обидит ее, поэтому испытывала сильное волнение, но не страх.
— С самой первой нашей встречи твой нежный облик тронул мое сердце. Я должен был убить тебя, но не смог, а потом убедился, что нежность присуща не только твоей внешности, но и душе. Никогда я не встречал такого прекрасного, тонкого, но в то же время стойкого человека. Если бы ты только могла видеть себя моими глазами…
— Мне не нужно видеть: я верю тебе.
— Тогда… — Итачи не договорил, склонившись ниже и коснувшись губ Сюихико.
Тень Акацки, тень расставания отступила на время. Но, подобная багровой пелене туч, затянувших предрассветное небо, она поглощала гаснущие звезды надежды одну за другой.
Последнюю ночь молодые люди провели вместе, будучи не в силах расстаться друг с другом хоть на минуту и не желая засыпать, несмотря на охватившую обоих усталость. Все же оба задремали перед рассветом на постели Сюи. Спустя несколько часов Учиха проснулся из-за чувства тревоги, сжимавшего сердце.
Сюихико лежала на спине, неподвижно глядя в потолок, по лицу ее разлилась мертвенная бледность. Быстро приподнявшись, Итачи коснулся пальцами шеи девушки, пытаясь отыскать биение пульса под тонкой кожей. Он знал, что она жива, а ее состояние объясняется очередным приступом, но испытывал непреодолимое желание ощутить под своими пальцами признаки этой жизни.
Вздохнув, Итачи погладил шею Сюи и ее щеку, наклонившись, коснулся губами белого лба. Он сам как будто не существовал в это время, полностью сосредоточившись на беспокойном ожидании. Но вот ресницы Сюихико дрогнули, она моргнула и, прерывисто, глубоко вздохнув, слегка повернулась на бок. Рука, покоящаяся на покрывале, прикрывавшем грудь, сползла на простыню. Через несколько секунд на лице куноичи, обращенном к Итачи, возникло выражение растерянности и страха.
— Что? Что? — спрашивал он, гладя ее по шее и волосам.
— Итачи, — произнесла Сюихико, и глаза ее наполнились слезами. — Я не чувствую своих рук…
Учиха шел по коридору с отстраненным видом и катил перед собой кресло Сюи. Обследование у доктора Исии, в котором, по сути, не было нужды, так как произошедшее казалось очевидным, заняло около часа. Господин доктор делал какие-то назначения, составлял новую схему лечения и обещал прислать сестру-сиделку, пока молодые люди с одинаково бледными и делано спокойными лицами смотрели на него удивительно похожими, хоть и разного цвета, глазами, отражавшими одну и ту же безнадежность.
Это было просто: ни о чем не думать, крепко держаться за ручки кресла, плавно толкая его вперед, и делать размеренные шаги. Не опуская взгляда, не отвлекаясь от задачи, заслонившей собой на время все прочее в сознании Учиха.