А кончики пальцев горели, и слезинки продолжали капать. Подошел Матсик, ласково прижался к ней и попросил показать ожог. Она милостиво разрешила. Пусть люди любуются ею, никому не запрещается! А может быть, назначить плату? Пятачок? Или гривенник? Тут раздался папин сердитый голос:
— Анна, кончай вилкой еду ковырять. Наелась — убери за собой со стола да подмети, вон как морковку разбросали!
Но Анне было не до них. Ее неудержимо потянуло к Пейтеру, чтобы испытать на нем действие кольца, и она поднялась со стула, озаренная таким волшебным сиянием, что все на миг обомлели и кто-то крикнул:
— Ты куда это собралась? Мы еще не кончили обедать!
А когда они пришли в чувство, Анна уже мчалась к Пейтеру.
Под деревьями в саду Пейтера таился сумрак, и в самой гуще зелени сидел папа Пейтера, неподвижно уставясь в газету. Самого Пейтера Анна нашла на кухне вместе с той уборщицей, что днем служила на почте. Он стоял и уписывал свежую имбирную коврижку. Она сразу поняла по его лицу, что он заметил в ней перемену. Он так пристально смотрел на нее, рассеянно жуя коврижку. И уборщица тоже как-то особенно поглядела на Анну, но ограничилась словами:
— Шли бы вы гулять. Завтра канун Иванова дня, гости приезжают, мне надо до тех пор все тут закончить. Ступайте!
Пейтер кивнул, и вид у него был такой радостный, что-то небывалое! А впрочем, чего тут удивляться, если Анна ущипнула его за руку и шепнула:
— Пошли на пляж?
Однако Пейтер, глянув на телефон, покачал головой, и вместо пляжа они прошли в его комнату. Здесь царил невиданный порядок, чудеса, да и только. Воздух чистый, приятный; все, что прежде громоздилось вперемешку, не поддаваясь никаким уборкам, — книги про птиц, газовая горелка, склянки с желтой и с зеленой жидкостью, смертельные яды, — все исчезло. Банка с живым палочником и спиннинг, который папа подарил Пейтеру, чтобы тот не расстраивался так из-за отъезда мамы, тоже были убраны. На виду стояла лишь ваза с первыми летними розами. Что это Пейтеру вдруг розы понадобились? Анна озадаченно осматривалась.
— Я буду спать в мезонине! — объяснил Пейтер.
Тем временем Анна заметила еще один предмет. На тумбочке лежала старинная флейта. Анна подошла и тихонько потрогала ее.
— Ты умеешь играть, Пейтер?
Пейтер покачал головой.
— Это мамина. Уборщица нашла. Видно, мама забыла ее.
Анна поднесла флейту к губам, а сама глянула через плечо на Пейтера. Он по-прежнему удивлен?.. Какая она красавица?! Ну, конечно — сидит на краешке кровати и смотрит на нее так же задумчиво, как несколько минут назад на кухне. Может, рассказать ему правду, что все дело в кольце? Нет, не стоит, незачем Пейтеру знать все. Захватив флейту, Анна села рядом с Пейтером. Она чувствовала себя самой счастливой на свете.
— Если бы тебе сказали — загадай желание, чего бы ты пожелал? — задала она привычный вопрос.
— Увидеть пурпурного чечевичника, — последовал привычный ответ.
Что ж, это не новость.
Анна блаженно вздохнула. Раз… другой… третий…
— А что ты любишь больше всего?
— Как это?
— Вот так — больше всего-всего!
— Чего — всего?
— Ну, хотя бы из твоих вещей.
— А, из вещей…
Пейтер задумался. Он явно не знал, что выбрать.
— Может, вот это, — сказал он наконец, показывая на флейту. Но тут же добавил: — Человек не должен прирастать душой к вещам.
— Откуда ты это взял?
— Мама так говорила, — ответил Пейтер. — Знаешь, что надо делать с тем, что ты любишь больше всего?
— Что?
— Выбросить в море. Подальше от берега.
— Почему так?
— Нельзя привязываться к вещам так, чтобы ты не мог без них обойтись.
— Откуда ты это взял?
— Мама так говорила.
— А если вещь утонет? Так что ее никогда больше не найдешь?
— Вот и пусть тонет. Если тебе жалко, что она утонула, значит, ты чересчур привязалась к ней. И хорошо, что больше не найдешь.
Анна помолчала, потом набралась храбрости.
— Ну, а ты мог бы выбросить в море флейту? — спросила она.
Пейтер воззрился на нее. Лицо его, подрумяненное солнцем, как будто чуть побледнело. А может быть, ей это только показалось — разве поймешь, когда свет июньского вечера так причудливо преломляется в маленьком окне.
— Мог бы? Говори! — настаивала она.
Пейтер упорно молчал.
— В последний раз спрашиваю — да или нет?