– И потому что ты устал, ты решил унизить меня перед всеми?
– …
– Зачем ты это сказал, Шарль?
– …
– О Матильде…
– Он из чего, твой лифчик? Шелковый?
Она на грани… но нет. Выходит из ванной, выключает свет.
Когда, оперевшись о кресло, он начал снимать ботинки, она встала с постели, и он вздохнул с облегчением: если бы легла спать, не сняв макияж, это бы означало, что дело плохо. Но нет, до этого она еще не дошла.
Такое с ней никогда не случится. После – да хоть потоп, хоть землетрясение, но сначала – смывка для глаз и увлажняющий крем.
Главное – увлажнение.
Сел на край кровати и почувствовал себя толстым.
Скорее, тяжелым. Да, тяжелым.
Анук… – вздохнул, вытягиваясь в постели. – Анук…
Что бы она сейчас о нем сказала? Что осталось от него, прежнего? А этот адрес на конверте… Где это? Как Алексиса занесло в такую глушь? Почему не прислал нормальное уведомление? Конверт с черной каймой, дата смерти, место захоронения… Кто был с ней рядом? Почему он так себя повел? Что это? Наказание? Жестокость? Хотел сообщить, что его мать умерла, или в последний раз плюнуть в душу? Мол, ты бы никогда и этого не узнал, если бы я, столь великодушный, не соблаговолил потратить несколько сантимов на почту…
Что стало с Алексисом? Когда она умерла? Он не догадался посмотреть дату на штемпеле. Как давно пришло это письмо? Что от нее осталось? Черви уже сделали свою работу? Отдал ли он ее органы? Как она того хотела и столько раз заставляла его клясться, что он это сделает.
Поклянись, говорила она. Поклянись моим сердцем.
И он клялся.
Анук… Прости меня. Я… Что же тебя добило? И почему ты меня не дождалась? Почему я не вернулся сам? Да нет, я знаю, почему. Анук, ты… Услышав дыхание Лоранс, он тут же пришел в себя. Прощай.
– Ты что-то сказал?
– Ничего, извини… Я…
Протянул к ней руку, нащупал бедро, прижался. Она замерла.
– Прости.
– Вы оба слишком жестоки со мной, – прошептала она.
– …
– Вы с Матильдой… Вы оба… Мне кажется, я с двумя подростками живу… Я устала от вас. Вы меня используете, Шарль. Кто я для вас теперь? Ходячий кошелек? Подстилка? Я должна пожертвовать для вас своей жизнью? Я больше не могу так… Я… Понимаешь?
– …
– Ты слышишь, что я тебе говорю?
– …
– Ты спишь?
– Нет. Я прошу у тебя прощения… Я слишком много выпил и…
– И что?
Что мог он ей сказать? Разве она поймет? Почему он раньше ничего ей об этом не рассказывал? Да и что, собственно, он мог рассказать? Что осталось от всех тех лет? Ничего. Одно письмо.
Письмо без подписи, его клочки лежат теперь где-то на дне мусорного ведра в доме его родителей…
– Я узнал о смерти одного человека.
– Кого?
– Матери одного из моих друзей детства…
– Пьера?
– Нет. Другого. Ты его не знаешь. Мы… Мы уже не дружим…
Она вздохнула. Школьные фотографии, бутерброды с маслом, любимые детские телепередачи, всякие там «Звезды на арене», – все это было не для нее. Она терпеть не могла всю эту ностальгическую муть.
– И ты начал такое вытворять из-за смерти матери какого-то типа, которого не видел лет сорок, это так?
Именно так. У нее был гениальный дар все разложить по полочкам, наклеить этикетки, убрать и забыть. И как же он раньше все это в ней любил… Ее здравый смысл, ее жизненную энергию, ее способность схватывать суть, ее прозорливость. Все эти годы, получается, что, удачно пристроившись, он охотно этим пользовался. Это было так… удобно… И, пожалуй, полезно.
И он решил пристроиться снова, уцепиться за ее энергию, за то влияние, которое все еще имел на нее: его рука осторожно скользнула по ее ноге.
Повернись ко мне, молча молил он ее. Повернись. Помоги мне.
Она не шевелилась.
Он придвинул к ее подушке свою и уткнулся ей в затылок. Его рука пробиралась все выше, путаясь в шелковых складках ночной рубашки.
Расслабься, Лоранс. Отреагируй хоть как-то, пожалуйста.
– И что же такого в ней было, в этой даме, – сострила она, – что, пекла вкусные печенья?
Он тут же отдернул руку.
– Нет.
– У нее была большая грудь? Она брала тебя на колени?
– Нет.
– Она…
– Тесс… – прервал он ее, отводя ее волосы, – тише, кончай. Ничего. Она умерла, и все.
Лоранс повернулась к нему. Он был нежен, внимателен, ей понравилось, результат оказался ужасен,
– Ммм… на тебя хорошо действуют похороны, – вздохнула она, натягивая одеяло.
Эти слова потрясли его, какое-то мгновение он был уверен, что… да нет, ничего. Стиснул зубы и прогнал эту мысль, не успев ее сформулировать. Стоп.