Мой муж служил на подводной лодке. Я когда-то сделала аборт. А может быть, все это ни при чем. Врачи так и не сказали нам ничего определенного. Пять лет мы пытались. Перепробовали все. Ничего не получилось. Ни разу даже намека. Мы сдались, потому что время ушло… Нам сказали: можно же усыновить, почему вы об этом не думаете? Мы подумали. И придумали все еще раз. Заново. Приготовили комнатку, купили игрушки, книжки. Я хотела девочку, с бантиками и рюшечками, но муж у меня с руками, мы начали строить дом, он сказал: будет наследник, помощник. Если все пойдет хорошо, возьмем потом и девочку, младшую сестричку, он будет ее любить и защищать. Я согласилась. Муж сказал: мы же не будем выбирать, да? Это же все-таки несчастные брошенные дети, а не продуктовый магазин, в котором выбирают мясо посвежее. Конечно, ты прав, сказала я.
Сереже было полтора года. Он только начал ходить. Нам сказали, что у него темповая задержка развития и, если с ним заниматься, все выправится.
Сейчас Сереже восемь. Он учится в первом классе…
Она замолчала, Смотрела прямо перед собой, как будто бы чему-то удивляясь.
– Что не так? – спросила я.
– Все вроде так, – она пожала плечами. – И одновременно все не так. Он никогда не вырезал со мной снежинок и не лепил зайчиков. Книжки он не слушал, он их рвал. Кота и собаку тискал, дергал за уши и таскал за хвосты, нам приходилось их от него запирать, и они там плакали от скуки и обиды. На улице мы постоянно бегали за ним: он мог уйти не оборачиваясь, бил детей, отнимал игрушки, залезал на самый верх чего угодно, а потом оттуда падал. Любимая игра годами – с воплями рушить то, что мы построили. Он всегда плохо спал, мы укладывали его по два часа, а потом обессиленные стояли возле его кроватки и смотрели – когда он спал, он, как и все дети, был похож на ангела. Он совершенно неразборчив в еде и никогда по этому поводу не капризничал, но мы так и не сумели приучить его есть опрятно. То же самое с одеждой. Он, в общем, не злой мальчик, но он никого не слышит, ничем не интересуется, всегда, когда не спит, бегает, крутится, размахивает палками, что-то швыряет, куда-то лезет и орет. Невролог говорит, что, учитывая анамнез, с ним все очень даже неплохо. Учительница говорит, что надо серьезно думать о его образовательном маршруте – он умеет читать и писать (мы с мужем выложились по полной), но очень мешает ей вести уроки, и она, конечно, была бы рада от него избавиться.
– А вы? – спросила я.
– Мы понимаем, что это наш крест и ребенок – не вещь, которую можно взять напрокат и вернуть, если не понравилась. Мы будем тянуть его и дальше, конечно. Но я чувствую себя такой старой и усталой… А мой муж… Он ничего не говорит и все делает, но… он как-то потемнел за эти годы, прямо вот лицом потемнел, я даже не знаю, как вам объяснить… Вы можете мне чем-нибудь помочь? Таблетки я уже пила…
– Я попробую.
А что я могла еще сказать?
Она приходила, довольно спокойно рассказывала о своем разочаровании, соглашалась, что надо видеть светлые стороны, с моей помощью отыскивала их, на следующий раз приходила с тем же, мы рассматривали ситуацию еще с какой-нибудь стороны, она опять соглашалась, я с тоски даже НЛПишные приемчики на ней попробовала (без всякого успеха).
Видела и мужа. Сильный и спокойный. Совершенно закрытый. Сережа… что ж, какой есть, спасибо вам, но все бесполезно, мы сами выбрали, надо жить дальше, делать свое дело, строить дом, сажать деревья, растить сына. Мужик, архетипический какой-то. Я понимаю, почему она его выбрала из всех – такие сейчас редко встречаются.
Видела и Сережу. Типичный СДВГшник. Нарушение привязанности если и есть, то в несильной форме. «Понимаю, что огорчаю маму и папу, и учительницу тоже, но вот никак не могу удержаться». – «Что бы ты хотел?» – «Голубей гонять!» – «Откуда ты это взял?!» (У нас в Питере, по-моему, уже ни одной голубятни живой не осталось, а я еще помню…) – «Не знаю, оно мне снится иногда…»
Господи, откуда у него это?! А откуда все остальное?
– Вы знаете, я, кажется, больше ничего не могу… Может быть, вам обратиться к другому специалисту? Знаете, бывает такая глубинная психотерапия…
– Да, я понимаю, спасибо вам. Чего же к другому, не в вас же дело, в жизни нашей, что ж тут сделаешь… – в темных глазах призрачно падают те самые, не вырезанные с нерожденным ребенком снежинки.
Так и уйдет?
Стоп. По крайней мере один-то камень с ее плеч я, кажется, могу снять…
Нашла телефон, позвонила женщине – решительной матери-одиночке, которая родила ребенка «для себя»:
– Это психолог из поликлиники. Помните, вы ко мне с Эдиком приходили? Мне нужна ваша помощь. Вы не откажетесь немного поработать психотерапевтом?