Драматическая форма ничуть не деформирует, не «сгущает краски», не «драматизирует» жизнь. И вместе с тем она обладает подлинным драматизмом в его поэтическом синтезе, дающем подлинно художественную сценичность.
Если говорить о «загадке» Зилова, то она в том, что в Зилове воплощен не один характер, хотя бы и типичный, а три, пять, семь характеров-типов. Поэтому естественны столь разные и по-своему вполне логичные (хоть и не всегда убедительные) сценические прочтения этого образа.
Это обстоятельство – именно не «многогранность образа», а конгломерат характеров-типов в одном образе (но такой конгломерат, в котором не механическое соединение разнородных, но однотипных черт, а их органическое единство, сливающееся в одно неповторимое лицо – лицо Зилова) – и породило недоумения, перебранку критиков, обвинения автора в неясности, алогичности и многоликости образа Зилова. В пьесе в неподражаемом художественном образе дан синтез черт целого поколения советских людей, выросших и сформировавшихся в эпоху послевоенного материального дефицита, перешедшего в эпоху застоя в тяжелейшую форму и нравственного, духовного дефицита.
Зилов – это в значительной степени сам Вампилов: многие черты автора воплотились в нем, и не только положительные черты.
Зилов – это зеркало, отражающее судьбу не одного поколения, зеркало с прекрасными оптическими свойствами, без каких-либо искажений наших носов и ушей, без карикатурного увеличения или уменьшения нашего естественного роста. Глядя на это наше отражение, нам хочется не смеяться, а плакать.
Жизнь не всерьез. И не от врожденного легкомыслия Зилова, а оттого, что он не находит в окружающей его действительности ничего, что бы его серьезно захватило, направило бы его энергию. Отсюда та мучительная жизнь в ожидании настоящей жизни, которой он живет в пьесе. Ему уже тридцать лет, а она все не приходит. А молодые силы бурлят, требуют реализации, серьезного применения. Цинизм Зилова, его бесцеремонность с начальством– следствие все той же его силы, знание того, кто чего стоит на самом деле.
Чтобы Зилов и подобные ему были счастливы, надо поднять людей на другой уровень экономического, социального и духовного развития (вернее, дать им возможность подняться), чтобы они могли удовлетворять свои потребности на более высоком уровне культуры. Все, чем он сейчас владеет, его не устраивает: не устраивает работа, не устраивает зарплата, не устраивают общественные и производственные отношения, не устраивает семья, жена в этом застывшем, убогом качестве «подруги жизни». И он начинает рушить этот жалкий, застывший и опостылевший ему мир – мир, лишенный развития.
Но «идея развития» – еще не вся идея пьесы. Зилову не хватает в жизни еще чего-то, что, может, поважнее развития как такового. Опять это «что-то» явно не названо в пьесе, но угадывается по многочисленным косвенным указаниям и признакам. Больше всего на свете не хватает ему, оказывается, святынь. Святынь ищет в жизни этот «русский скиталец» и не находит их – ни в личной жизни, ни в общественном труде, ни в общественных отношениях. И только на охоте, соприкоснувшись с Природой, он находит в ней святыни для своей души, которые восстанавливают ее нравственные силы, врачуют ее. Вот почему мотиву утиной охоты отводится в пьесе столь большое место.
Но что такое святыни в данном случае? То, что скрывается за утилитарными функциями и что гораздо выше этих функций во всех проявлениях жизни.
У Вампилова это и святыня любви, и святыня брака: жена – соратница в святом деле – семейном жизнетворческом труде. Святость дела, которому служишь. И эту святыню он жутко профанирует в своем «бюро технической информации», которая вряд ли кому-нибудь помогла «технически».
Есть еще один скрытый мотив в пьесе, тоже весьма важный. Касается он взаимоотношений Зилова и отца. Странные, надо сказать, отношения, никак не проясненные автором. На основании буквально понятого текста – тех скупых реплик, посвященных отцу, – выходит, что Зилов просто плохой сын: не любит, не уважает отца, именует его «старым дураком», не поехал даже на его похороны. Так и считают многие критики Зилова.
А может, все это неправда – что он плохой сын и не любит отца? Может, тут скрывается еще одна общественная драма героя?
Что нам известно о его отце? «Персональный пенсионер»– и только. А кто были персональные пенсионеры? Известно кто: начальники – руководители среднего и высшего ранга. Так, может, в этом все дело? Зилов любит отца как человека, как отца (его смерть действительно глубоко трогает его: «Батя, батя», – шепчет он в глубокой тоске), но не любит, даже ненавидит его как личность, вернее, ту «совокупность общественных отношений», которая в ней проявилась. Вполне возможно, что именно общественное лицо отца вызывает в сыне резкое неприятие. Только при таких противоречивых чувствах– любя и ненавидя – можно в сердцах назвать отца «старым дураком». «Старый дурак» не обязательно оскорбление нелюбящего сына, его можно «перевести» и как «старый романтик», неисправимый «донкихот», для которого жизнь и ее нравственные нормы застыли где-то в далеких «штурмующих эпохах», одним из творцов которых, судя по возрасту, был его отец.