Я влетел в спальню.
Фоки сидел на кровати. Черт!
Доктор истошно залаял. Я обернулся.
У меня за спиной в дверях спальни стояли Душка Винни и двое его молодцов.
Тема 23
Драться или бежать. Такова первая, бессознательная реакция человека на опасную ситуацию.
Первобытный инстинкт, память предков.
Но со мной этот инстинкт не сработал.
Я вдруг понял, что у меня совершенно нет сил: ни физических, ни моральных. Я себя чувствовал леденцом с лакрицей, с которого уже слизали верхний карамельный слой, так что остался лишь темный и липкий центр.
Как будто мне было мало предательства Сью и Рамоны.
Неужели и Джерри тоже?!
Да, в тот момент я был готов сдаться.
У меня просто не было сил сопротивляться.
Но у Доктора, очевидно, были свои соображения на этот счет. А я привык доверять его компетентному мнению. В конце концов, он же Доктор. А доктор плохого не посоветует. Он угрожающе зарычал. Я в жизни не слышал, чтобы он так рычал. У него первобытный инстинкт сработал безотказно. Он прошел чуть вперед и встал между мной и зловещей троицей в дверях. Мой герой.
Я посмотрел в глаза Винни.
— Она здесь? — спросил Винни.
Я покачал головой и спросил:
— Что вам нужно?
Доктор сердито залаял.
— Слушай, может, утихомиришь зверюгу? Чтобы мне не пришлось запулить в него конским транквилизатором. — Коротышка Лу распахнул пиджак, демонстрируя серебристый ствол, небрежно заткнутый за пояс брюк.
— Нет, — сказал я и сам поразился собственной наглости. — И если вы подойдете ближе, кому-то из вас точно неслабо достанется. Он кусается.
— Да неужели? — Лу взялся за пистолет.
— Лу, хватит паясничать, — сказал Винни.
Лу посмотрел на него как-то странно, чуть ли не вызывающе, но все-таки убрал руку с оружия и запахнул пиджак. Винни обернулся ко мне:
— Уолли, нам надо поговорить. Это не то, что ты думаешь.
— Уже верю, — ответил я.
— Честное слово.
— Тогда чего вы сюда притащились? Почему вы меня преследуете?
Винни склонил голову набок.
— Иди сюда, — бросил он через плечо.
В дверях за спиной у бандитов показалась Рамона. Кевин и Лу расступились, как две половинки театрального занавеса, явив Рамону во всей ее сногсшибательной красоте. Должен признаться, мое сердце дрогнуло. Только уже не от нежности, а от обиды, и горечи, и чувства невосполнимой потери. Я ведь действительно думал, что у нас с ней намечается что-то большое и светлое…
Я отвел взгляд.
Я не мог на нее смотреть.
— Уолли, — прошептала она. Я промолчал. — Уолли, пожалуйста. — Я смотрел на грязные шнурки у себя на кроссовках. — Уолли, посмотри на меня.
Я посмотрел на нее.
Это было ошибкой, большой ошибкой.
В ее глазах я увидел все: нашу глубинную взаимосвязь. Глубину наших чувств. Страх потерять то, что есть между нами. Я увидел все это в ее глазах — настоящее, искреннее. Но во мне что-то сломалось. И я знал, что уже ничего не поправишь.
Все прошло. Безвозвратно.
В ее печальных глазах читались мольба, боль и горечь. Я вдруг понял, что это — зеркальное отражение моих собственных чувств, и попытался изобразить непроницаемый суровый взгляд.
— Думаешь, стоит меня поманить, и я тут же к тебе прибегу? Ну, уж нет. Ты такая же лгунья, как и все остальные. Уходите. Все уходите.
— Уолли, нет.
— Уходите! — закричал я. Мое раздражение передалось Доктору, и он снова принялся лаять и фыркать.
— Уолли! — Рамона тоже повысила голос. — Выслушай нас! Я тебя очень прошу! Это важно! Это не то, что ты думаешь!
«Это не то, что ты думаешь». — Она в точности повторила слова Винни.
О чем это они?! Что вообще происходит?! Я наклонился к Доктору и положил руку ему на загривок, чтобы его успокоить.
— Ладно, я слушаю.
— Это не то, что ты думаешь, — повторила Рамона.
— Это я уже слышал. Теперь хотелось бы поподробнее.
— Я говорю…
— Давай лучше я объясню, — перебил Винни. — Наглядно.
— Пожалуйста, — улыбнулась Рамона. Я так и не понял, что ее так позабавило.
Винни снял пиджак. Спустил с плеч подтяжки. Развязал галстук. Расстегнул три верхних пуговицы на рубашке. Взлохматил свою прилизанную набриолиненную шевелюру. Я смотрел на него в полной растерянности, не понимая, что происходит. У него даже лицо изменилось: в нем появилась какая-то интеллигентная мягкость, которой раньше не наблюдалось. Как будто он снял с себя маску.