Конечно, кому не нравилось, могли, не дожидаясь пенсии, добровольно бросить всё, уволиться с работы и покинуть подземку, но... для этого нужно было быть беременной девушкой...
Других вариантов не существовало.
Наступила пора сдачи государственных экзаменов в школе. А тут Чепель сообщает мне: вышел указ, разрешающий увольняться квалифицированным рабочим из шахты на учебу в высшие учебные заведения.
Господи! Учиться на филолога - моя сокровенная мечта.
Чтоб папа дал мне добро оставить работу, я пригласила его к себе в Осинники в гости. Купила бутылочку, угостила хорошо и получила-таки желаемое.
На вступительных экзаменах в институт сдала все на "хорошо", а географию на "отлично" - попались "угольные разрезы". Члены приёмной комиссии многое сами впервые узнали от меня.
Шахтёрская пыль глубоко и надолго впиталась в кожу рук. А веки - как тушью подведены. Я полностью, пожалуй, только ко второму курсу отмылась.
Лето пятьдесят третьего года.
Я, как и мечтала, - студентка педагогического института. Второй курс позади.
Тогда, счастливая, я не могла себе даже представить, что сразу по достижении шестнадцати лет меня поставили на особый тайный учёт.
Наверное, весь период учёбы в институте мне не доверяли. За мной следили и доносили. Наушничали. Зачем? Мы настолько были преданы товарищу Сталину, что его смерть все восприняли как страшное, невосполнимое, личное горе. Личную потерю.
Да он был строгий, но как по-другому?
Сталин для всех не хороший или плохой.
Он - ЕДИНСТВЕННЫЙ!
Выбора просто не существовало!!!
Люди слепо готовы были идти по следам его копыт на любые сомнительные дела.
А все дела, на которые он вёл, становились правыми.
Он заменял собой царя, он заменял Бога, он был многим вместо отца.
По одной простой причине: заблаговременно царя, Бога и во многих семьях отца - он уничтожил.
Ну а дальше, пользуясь словами махровой антисоветской книги:
...и стал Таракан победителем,
И лесов и полей повелителем.
Покорилися звери усатому...
Всей группой мы сфотографировались с траурным бантом на груди. И это не было лицемерием. Мы, студенты, ночь не спали, всё волновались, достойный ли будет преемник?
Как вообще теперь ЖИТЬ?
Декан факультета, всегда строгий, недоступный, на митинге плакал. До этого мы считали Ивана Александровича бесчувственным человеком.
***
Первые студенческие каникулы.
По настоянию родителей еду на всё лето в Карелию, на родину.
Волнуемся: всё ли будет удачно? Как узнаю, кто свой, кто чужой?
По адресу нашла маминого брата - дядю Сеню. Встретились. Я сразу подметила в его лице мамины черты. Спазма перехватила горло, ноги подкосились, слёзы навернулись на глаза... Не выдержала тяжёлой паузы:
- Дядя Сеня, не узнаёшь, это я, Оля.
Он порывисто прижал меня, и мы так долго стояли и рыдали в дверях. А потом до утра просидели за столом - душами тёрлись.
На выходной я должна была ехать с ним в Щеккилу к бабушке и дедушке. Но случилось иначе: зашёл Ваня, мой двоюродный брат, он на рабочей машине возвращается туда сейчас. Решено ехать, не откладывая.
- Я скажу бабушке, что ты моя жена...
К дому он вёл меня не по центральной дороге, а огородами (позже я узнала: старики по этому признаку безошибочно определяли, кто идёт: местные или гости издалека).
Только зашли, он сразу с порога по-карельски:
- Бабушка, познакомься, моя жена. Нравится тебе?
Та, держась за шесток, выпрямилась, стала вровень со мной, и начала молча вглядываться, видно, сомневаясь в словах внука.
Я не выдержала, зарыдала, обняла её худенькую фигурку и сквозь плач сообщила, что я из Сибири... Оля.
Теперь воем завыли все, кто был тут. Прибежали с улицы соседи, родные. Они смотрели на меня, как на пришельца с того света... Сибирь им представлялась какой-то ненасытной адской машиной по уничтожению людей. Ведь и до меня многих увозили, но ещё ни один на родину не вернулся. А тут перед ними стояла девушка, модно одетая, стройная, худенькая и... родная. Встречи были трогательные, запоминающиеся и для меня необычные.
Утром, когда солнце поднялось высоко, дедушка попросил меня подойти к окну, чтобы он мог получше рассмотреть.
- Внучка, встань так, чтоб я увидел, какая ты.
Я с удовольствием выполнила его просьбу.
- Хорошенькая, вся в дочку.
К дедушке я испытывала особую нежность и, как могла, заботилась о нём. Вечером выискивала насекомых у него на голове, расчёсывала волосы. Он опустит голову на мои колени и задремлет, а я не тревожу, пока сам не проснётся. Разволнуется, как бы мне не было брезгливо. Милый дедушка, безграничная любовь к близкому человеку не оставляет места для иных чувств...
Мы были нежны друг с другом. Видно, чувствовали: это наша последняя встреча.
Прощаясь, я потеряла сознание у него на груди.
Как жаль, что раньше в жизни не было такого друга рядом!
В другом доме, в этой же деревне, жила старшая мамина сестра, тётя Маня. Она угощала меня разными национальными блюдами. На столе - горячие калитки, сульчинат, кейтин пийруат, тёнчой.
Я по-карельски говорила, тяжело ворочая языком. Многих слов не знала. Но мамино желание исполнила: "С бабушкой, с дедушкой, со своими, говори на родном языке: им будет приятно". Ваня шутил:
- Не обращайте внимания: Оля только что из Америки, поэтому волка путает с медведем.
После Щеккилы он отвёз меня в деревню Куккозеро.
Здесь я родилась. И где-то здесь жили люди, по доносу которых папа был осуждён. Мысленно я давно уже их простила. Но ведь простить - не значит забыть. И разум чувству в таких вопросах - не судья.
В нашем доме размещался магазин.
Мне ещё издали указали на двухэтажные бревенчатые хоромы.
Покосившийся дверной проём, как немо искривлённый старческий рот, зиял чёрной дырой. Два маленьких окошка подслеповато глядят на дорогу, остальные наглухо забиты.
Подошла ближе.
Капли утренней влаги робкими слезинками заблестели на оконном стекле.
Порог. Как защемило сердце, когда переступила его... Грудью упёрлась в спёртую гнетущую тишину коридора. Едва переставляя свинцовые ноги, через силу, стала подниматься. Не то скрип, не то жалобный стон, вырвался у лестницы. Да, что же это, господи...
Остановилась в сенях. Всё. Дальше не могу. Нечем дышать. В сильном волнении вышла на улицу.
***
Я с раннего детства мечтала о своей первой поездке на родину. Верила, что когда-нибудь она состоится. Ждала. Поехала, счастливая, к родным, а папа, оказывается, во время моего отсутствия, обгорел в запылавшем тракторе.
Развился рак...
Всё лето отец в подвешенном состоянии мучился от ужасной боли. Но мне отпуск не прервали и даже не сообщили о случившемся. Тяжело больного, его отправили в областной центр одного. Мама по-прежнему не имела права самостоятельно покидать пределы села...
Я ходила к отцу в больницу, носила куриный бульон и слушала его рассказ о невыносимой боли. Он тогда всё считал, что, если бы поел ухи с куккозерской рыбы, поправился бы. Но разве рак желудка ухой вылечишь?...
В больнице мы с ним подолгу откровенно беседовали. Я хотела попросить прощения за свои резкие порой ответы, но не повернулся язык: постеснялась, что неправильно поймет... А зря.