Она смотрела мне в глаза, смотрела на мою руку, висящую на перевязи, смотрела в гостиную, где кончали собираться Джеф-Джузеппе и Нина. Витторио тоже был приглашен, он уже надевал стеганую куртку в барокамере, подальше от членов своего семейства.
Я согласился, и мы вместе прошли через поляну, утопая в снегу, который уже никто не расчищал.
В машине все молчали. Я думал, сколько всего было здесь, в этой машине, сколько слов, сколько выяснений, разъяснений, объяснений всякий раз, когда мы ехали по той же дороге, через тот же лес, усыпанный тем же снегом. Витторио смотрел так, словно он уже сидел в самолете и в девяти тысячах метрах под ним плескался океан; рядом с ним Нина, в ее глазах тихое, но непреклонное ожидание; Марианна и Джеф-Джузеппе сзади, вместе со мной, безмолвные и неподвижные. Слова, умершие на языке, умершие, не родившись, жесты, умчавшиеся в никуда, как испуганные олени. В белом ослепительном свете, прополаскивающем голову, проносятся воспоминания о предварительных и окончательных итогах, о больших и маленьких идеях, о попреках, обвинениях, вспышках ревности, мелких уколах, несправедливостях, проявлениях нежности, разделенных чувствах и переживаниях, совместных планах, задуманных, перечеркнутых, позабытых. Я спрашивал себя, когда дала первую трещину такая прочная основа их жизни и какова моя истинная роль во всей этой истории.
– Как твоя рука? – спросила меня Марианна вполголоса. Спросила, не глядя на меня, голосом подчеркнуто бесстрастным.
И все же Витторио снова напрягся, по всему его крупному телу прошла нервная дрожь, он еще крепче вцепился в руль.
– Как обычно, – ответил я как можно быстрее и небрежнее. Я напряг мускулы левой руки под повязкой, как делал уже несколько дней, снаружи это не было заметно.
Потом мы приехали и, рассредоточившись, двинулись к амбару – духовному центру Кундалини-Холла; мы вошли внутрь: тепло, ароматы специй, благовоний, запах пота.
Обращенные на меня взгляды, улыбки со всех сторон, приветствия, кивки, движение тел, когда я прохожу мимо. Марианна отставала от меня не больше, чем на шаг, Нина тоже держалась рядом, они впитывали в себя и отражали те внимание и благожелательность, которые стекались ко мне. Все это странным образом действовало на меня, я был смущен, полон сомнений и чувства вины, охвачен восторгом и смятением, и походка и взгляд утратили твердость.
Мы уселись за один из низеньких столиков, которые по горизонтали разделяли большой зал, и грызли имбирное печенье, пока наголо бритый мужчина на сцене играл на аккордеоне и распевал «Харе Ом» в обычной гипнотизирующей манере.
Потом на сцене появилась одна из ассистенток гуру, бритоголовый сейчас же перестал играть и ушел со сцены, неся под мышкой свой аккордеон.
– Сегодня вечером нам всем выпала большая удача, – сказала ассистентка. – Свами будет говорить с нами, хотя и недолго: мы не хотим, чтобы он переутомлялся теперь, когда он только-только начал поправляться. Но он хочет говорить с нами, и для нас это большой подарок.
Она соединила ладони и слегка наклонилась, изобразив их обычное приветствие, все в зале ответили ей такими же поклонами.
Ассистентка спустилась со сцены и вышла в боковую дверь. Весь огромный зал сидел неподвижно и безмолвно: атмосфера ожидания все сгущалась и сгущалась, казалось, в ней даже трудно дышать.
Боковая дверь снова открылась, появился гуру в сопровождении двух своих ассистенток, он был одет в темно-синюю тунику. Весь зал как бы разом глубоко вздохнул, словно все одновременно выдохнули из себя воздух и в то же мгновение вдохнули опять: невидимая волна, колышущаяся вперед-назад. Гуру улыбался, он весь светился чистотой со своей белой бородой и длинными белыми волосами, причесанными с особой тщательностью. Он короткими шажками взобрался по лесенке, ведущей на сцену, обе ассистентки следовали за ним по пятам и были готовы сейчас же прийти на помощь, если он вдруг оступится или ему станет плохо. Он дошел до своего кресла, взгромоздился на него не без труда даже с помощью своих ассистенток, подобрав ноги, принял позу лотоса, устроился поудобнее и закрыл глаза.
Снова общий вздох зала: волна внимания прокатывается по рядам и накрывает сцену.
Гуру открывает глаза, улыбается, приветствует собравшихся, подняв сомкнутые ладони над головой, все отвечают ему таким же приветствием, кроме меня – мне мешает рука – и кроме Витторио, который сидит с отсутствующим видом и лишь слегка кивает головой.
Одна из ассистенток устанавливает возле гуру микрофон на штативе, регулирует его высоту. Гуру прочищает горло, снова улыбается.