Смех-вздох, но в зале тяжелым облаком сгустилось жадное внимание.
– Люди также всегда стремились к определенности, – продолжает гуру. – Они всегда хотели разграничить добро и зло, правду и ложь, красоту и уродство. И у них для этого были разграничительные линии, ведь так? Точно белая известь на черном камне. Но в так называемой западной цивилизации все эти линии стерлись, никто их больше не видит. Может, какие-то из этих линий были проведены не совсем верно. Может, даже совсем неверно. Но теперь-то не видно ни одной из них. Людям теперь все позволено, разграничительной линии больше нет. Поначалу это было даже забавным, не так ли? Это ведь так приятно – идти куда угодно, делать что хочешь. И никто не скажет: «Смотри, он переступил черту!» Никто больше вообще ничего не скажет. Полная вседозволенность.
Витторио чешет себе голову, как обезьяна в клетке: то ли он хочет окончательно вывести из себя Марианну, то ли просто не может больше сидеть без движения. Мне бы тоже, наверно, хотелось, чтобы он исчез, но, с другой стороны, я хочу, чтобы он остался – единственная пробоина в душном кольце тревожного внимания.
Гуру подносят еще один стакан с водой, он отпивает еще один маленький глоток, вытирает губы.
– Так вот теперь, – говорит он, – люди говорят: «Бросим все это! Нам не во что больше верить. У нас нет никакого выбора. У нас не осталось никаких ценностей. Наш мир – это просто очень большая свалка, выбросим же туда и наш собственный мусор. А еще мир – это очень большая яма, и каждый берет из нее все, что хочет. Почему же этим не воспользоваться?» И чем больше они так говорят, тем быстрее мир превращается в свалку. И в яму. Тем меньше остается места для тех, кто еще хочет во что-нибудь верить. Для тех, кому все же нужна разграничительная линия между добром и злом. Между красотой и уродством, между правдой и ложью. Между благородством и подлостью. Между чистотой и грязью. Между честностью и враньем. Между милосердием и равнодушием. Между знанием и невежеством.
Его слабый, почти бесплотный голос вдруг устремился куда-то вверх, воспарив как птица в тишине огромного зала, где сотни человек сидят, неподвижные и безмолвные, устремив взгляды в одну точку. Его слабый голос, почти тень голоса парит теперь над головами людей, поддерживаемый восходящим потоком его собственных слов.
– И все же есть еще люди, – говорит гуру, – которые оглядываются вокруг в поисках указаний свыше. Возможно, они разочарованы, возможно, они растеряны. Но вот что плохо: они оглядываются вокруг опять-таки с чувством покупателей. «Посмотрим, что предлагает нам рынок», – говорят они. Они читают журналы, смотрят телевизор. «Ага, – говорят они, – вот неплохая новая религия». Они смотрят кино, читают книги. И говорят: «Возможно, эта религия лучше прежней». Все равно что сменить одну марку автомобиля на другую, не так ли? Мотор мощнее, скорость больше. Или же: «Похоже, этот политик лучше вон того. Похоже, программа у него лучше, должно быть, моей семье и мне будет лучше, если изберут именно его». Вот что плохо. Мы не сможем улучшить мир, если будем и дальше доверять его продавцам, а сами оставаться покупателями.
Гуру снова остановился, выпил еще глоток воды, вновь вытер губы, кивнул в знак благодарности своей ассистентке.
– Вот почему я говорил о ваших предновогодних обязательствах. Потому что мир все быстрее движется к катастрофе. Достаточно посмотреть вокруг, и все становится ясно. И времени больше нет. Мы не можем сказать: «У нас впереди еще год, все образуется». Рушится все. Нет больше ценностей. Пали устои. Исчез здравый смысл. Мир перенаселен. Рождаются миллионы людей, и для них больше нет места. В озоновом слое – дыра. Климат меняется. Брат воюет с братом. Всеобщее насилие. У власти торгаши, которые продают все. Мир слишком быстро движется к плохому концу, и мы не можем сказать: «Подумаем об этом потом». Это как снежная лавина, которая набирает скорость по мере продвижения вперед и все сметает на своем пути. Чем дальше она движется, тем быстрее и тем труднее ее остановить. Вы когда-нибудь пытались остановить снежную лавину?
Зал, как по команде, задерживает дыхание, затем все отрицательно мотают головой. Я спрашиваю себя, только ли старость дает такую власть над людьми или можно обрести ее раньше.