– Тут есть что-нибудь вкусное?
– Нет, – отвечает она, продолжая есть. – Разве что что-нибудь из сладкого.
Я подхожу и тоже беру себе кураги и горсть миндаля.
– Спасибо Марианне, – говорю я.
– Да, – откликается Нина с улыбкой, которая была бы доброй, если бы не скривившиеся в уголках губы. – А папа подражает ей во всем.
– Полное очищение. Манна небесная и обезжиренное соевое молочко. – Раскинув руки, как крылья, и полуприкрыв глаза, я медленно раскачиваюсь из стороны в сторону.
Она смотрит на меня робко и вместе с тем испуганно: контраст черного и белого теперь, когда к ней возвращаются силы, стал еще ярче.
– А ведь знаешь, поначалу ты мне очень не понравился, – сообщает она мне.
– Премного благодарен, – отвечаю я, внезапно обнаруживая несколько пробоин в броне моей самоуверенности.
– Но ведь тебя невозможно было понять, – объясняет она, – ни о чем ты думаешь, ни кто ты на самом деле.
– В отличие от тех, кого понять легче легкого, – заключаю я, раздраженный и растерянный, но все же довольный, что она говорит обо мне.
– Дело не в этом, но ты так странно вел себя. Я думала, что ты задаешься.
– А теперь? – спрашиваю я, отчасти шутливо, отчасти серьезно, отчасти заинтригованный, отчасти уверенный в себе, отчасти умирая от страха. Она смотрит на мои волосы, на мои губы.
– А теперь, если послушать Марианну, так ты просто святой какой-то.
– А ты сама как считаешь? – все же спрашиваю я, хоть и предпочел бы совсем оставить эту тему.
– Я? – Смотрит на меня снизу, сбоку, начинает смеяться.
Мы оба смеемся, то сближаясь, то отдаляясь, словно стоим на качающейся на волнах лодке. Взгляды-вопросы, взгляды-ответы, жесты-вопросы, жесты-ответы, едва заметные движения губ и век, легкие изменения внутренних химических реакций, учащенный дыхательный ритм, учащенный сердечный ритм. Дрожь и пульсация, циркуляция влаги, колебания температуры, притяжение магнитных полей.
Она смотрит на меня снизу вверх, кладет руку мне на бедро, упираясь в него лишь кончиками пальцев, словно боится обжечься, рука соскальзывает с бедра, глаза загораются, неожиданно она приникает ко мне, губы к губам, тело к телу, и мы погружаемся в водоворот нашего слившегося дыхания.
Моя рука сжимает ей спину, на вкус ее губы стали другими, и тело пахнет по-другому с тех пор, как она снова стала есть, тело тоже изменило свою плотность, хотя все равно она еще очень худа. С горячечным, задыхающимся неистовством звереныша она совсем вдавила меня в стену, ни на секунду не ослабляя хватку, напрягая все свои мускулы, настойчиво работая языком. Я просунул руку ей под свитер, но не очень понимал, что мне делать дальше, здесь, в американизированной кухне семейства Фолетти, которая лишь одним сплошным окном отгорожена от гостиной; мне в который раз казалось, что реальность обгоняет мое воображение, не оставляя мне никакой возможности выбора.
Уто Дродемберг – соблазнитель, ему достаточно пальцем пошевелить, и женщины прямо тают перед ним. Мамы и дочки, стоит ему изменить выражение лица, стоит сказать хоть слово. Достаточно одного его присутствия, он может больше вообще ничего не делать. Только добавить во взгляд немного тепла и жизни. Не нужно иначе себя вести, не нужно играть никакой роли. Полная естественность и раскованность, можно не следить за своими руками, можно стоять и сидеть, как ему заблагорассудится. Всего несколько слов, всего один взгляд, одна мысль или тень мысли, отправленные по назначению, и женщины тают. И дело не только в сексуальной привлекательности, это куда более сильный, труднообъяснимый зов, женщины чувствуют его лучше, чем мужчины, потому что они более восприимчивы. И еще – такие подростки, как Джеф-Джузеппе, потому что они еще не обросли чешуей возраста, которая не пропускает ничего, что не согласуется с законами разума. Этим физическим притяжением управляет душа, и в этом, наверное, объяснение его неотразимости, хотя тут много не до конца понятного даже ему, много нового и старого как мир, раньше он иногда об этом думал, но проверить свои догадки не мог, и они так и остались догадками. (Но это и не чисто духовное влечение, по крайней мере, не в этот момент, хотя сейчас все ощущения настолько хаотичны, что было бы просто смешно пытаться их осмыслить.)
Уткнувшись Нине в волосы куда-то повыше уха, я сказал:
– А не лучше ли нам пойти в другую комнату?
Жарко, пахнет миндалем, кунжутным маслом, тягучим разогретым медом, полугустым-полужидким.
– Нет, останемся здесь, – говорит Нина.
Учащенное дыхание, потные ладошки. Она продолжала прижиматься ко мне лбом, шеей, виском в зависимости от того, какие движения мы делали; ее маленькие остренькие зубки то и дело покусывали меня за язык. Но она тоже, кажется, не очень понимала, что нам делать дальше: прикоснуться, сжать, слить дыхание – похоже, это все, что она хотела.