Витторио вошел через минуту после меня, он оглядывался вокруг, не вынимая рук из карманов, всем своим видом выражая неловкость и непричастность к происходящему.
На стенах красовались огромные цветные фотографии: бифштексы, жаркое, свиные отбивные, индюшачьи бедрышки, рядом с ними висели меню, в том числе особое, приглашающее за пятнадцать долларов получить столько мяса, сколько в тебя влезет.
Официант-мексиканец с выражением полного безразличия на лице проводил нас к столу и принес два меню.
Даже не взглянув в свое, я сказал:
– Бифштекс.
– Как поджарить? – спросил он, и меня неприятно поразило, что на губах его нет ни тени улыбки, а во взгляде ни дружелюбия, ни предупредительности. Похоже, жизнь в Мирбурге не прошла для меня даром, надо поскорее избавиться от новых привычек.
– С кровью, – сказал я, хотя предпочел бы хорошо прожаренный.
Официант с расстояния в несколько световых лет кивнул мне головой.
– У вас есть овощной салат? – спросил его Витторио.
– Только мясо, – ответил официант.
– А картофель? – спросил Витторио с натянутой улыбкой человека, попавшего во вражеское окружение; его английский стремительно уродовался.
– Жареный, – отвечал официант, и ни один лишний мускул в его лице не дрогнул.
– Хорошо. Половинную порцию, – сказал Витторио, и было видно, с каким трудом он сдерживается, чтобы не ответить грубостью, к чему его подталкивало и само это дикое, на его взгляд, место, и безразличное поведение официанта.
– Что будете пить? – спросил официант.
Вокруг нас стоял непрерывный гул от неоновых ламп и кондиционеров, от вырвавшихся на свободу электромагнитных полей, казалось, мы попали на скотобойню или в какой-нибудь космический морг, и нет здесь места никаким чувствам.
– Кружку пива, – сказал я, хотя мне больше хотелось кока-колы.
– Мне просто воды, – сказал Витторио.
Мускулы его шеи были явно напряжены, ему все время хотелось сглотнуть, пока он обводил взглядом вокруг себя. Официант вернулся с кружкой пива для меня и пузатым стаканом воды для Витторио. Я уткнулся носом в пену, как будто мечтал о ней всю жизнь, проглотил три горьких, холодных глотка, на одном дыхании, без всякого удовольствия.
– Вот что страшно в Америке, – сказал Витторио. – Земля без хозяина. Все для удовлетворения материальных потребностей. Ультрасовременный заводской цех, не более того.
– Зачем же вы здесь живете? – спросил я, руку мне холодило ледяное стекло, наполненное горьким пивом.
– К счастью, здесь есть и другое, – сказал Витторио. Таким бледным я его еще не видел никогда.
Официант принес мой бифштекс и жареный картофель для Витторио. На бифштекс было страшно смотреть – огромный, слегка обжаренный, сочащийся кровью и жиром, – я принялся за еду, как принимаются за противное, но необходимое дело, мной двигал отчасти голод, отчасти желание поддеть Витторио и отомстить за всю ту оздоровительную и очистительную диету, на которую меня посадили в доме Фолетти. Я так яростно работал вилкой и ножом, так жадно проглатывал почти не прожеванные куски, словно в этом куске мяса я мог обрести все, что я потерял, даже не узнав об этом, восстановить ток той крови, которой у меня никогда не было.
Витторио копался пальцами в своем картофеле, несколько ломтиков он без всякого энтузиазма отправил в рот; он смотрел в мою тарелку, как завороженный, но с отвращением.
– Этих животных содержат в ужасающих условиях, – сказал он. – Я прочел кошмарную книгу о разведении скота. Они заперты в клетушках, где круглые сутки горит свет, их пичкают месивом из травы, отбросами со скотобоен. Чтобы они не обезумели и не заболели, им дают транквилизаторы и антибиотики. А еще пичкают гормонами и тысячью других мерзостей, и потому они набирают вес в четыре раза быстрее, чем если бы находились в естественных условиях.
– Это Марианна дала тебе эту книгу? – спрашиваю я быстро, не успев проглотить, чтобы не дать ему возможности закрепить успех.
Он тут же теряет весь запал и говорит:
– Да. Ты тоже должен ее прочесть. – Оглядывается вокруг, старается нащупать почву под ногами. – Ты не представляешь, каким жестоким образом их убивают, из-за ужаса и боли их кровь отравлена. Стоит задуматься об этом, у тебя навсегда пропадет охота есть мясо.
Но на меня это не действует, и чем больше сгущаются краски вокруг моего бифштекса, тем быстрее я орудую вилкой и ножом.
Он проглатывает еще один ломтик картофеля, смотрит на людей, сидящих за другими столами, на светящиеся фары машин за окном, на фотографии бифштексов, телячьих отбивных, бараньих котлет, свиных сарделек и индюшачьих бедер, развешанные по стенам, смотрит в мою тарелку.