Я замедляю шаг, сую руки в карманы, притворяюсь, что рассматриваю пейзаж вокруг, и весь цепенею при мысли, что за рулем сидит Витторио с глухой дикой злобой в глазах. Хищная рожа автомобиля уже совсем близко, он прямо дышит мне в спину, обдает меня жаром, у меня одно-единственное желание – выхватить пистолет, которого у меня нет, и, держа его обеими руками, выпустить обойму в ветровое стекло.
Но за рулем не Витторио, за рулем Марианна, еще бледнее и напряженнее, чем обычно.
– Куда ты идешь? – спросила она меня, опустив стекло.
– Просто гуляю, – ответил я с облегчением, к которому уже примешивался новый страх.
– Не составишь мне компанию? – спросила она. – Мне надо навестить одну парализованную женщину, это в пяти минутах езды отсюда.
Чего бы мне хотелось, так это совсем ничего не отвечать ей, а просто убежать подальше отсюда, тем не менее я сел в машину рядом с Марианной.
Она вела машину заученными, автоматическими движениями, то и дело посылая мне взгляд-просьбу о помощи.
– Как поживаешь? – спросил я ее в конце концов, хотя мне совершенно не хотелось вникать в ее семейные трагедии.
– Не очень, – ответила Марианна. – Сейчас у нас довольно трудный период. Наверно, мне придется поговорить со Свами. Я уже просила его о встрече.
Я молчал, хотя было очевидно, что она рассчитывает на дальнейшие расспросы; но я просто тупо смотрел в окно.
Марианна тем временем стреляла в меня пылающими взглядами и явно жаждала продолжения.
– У меня проблемы с Витторио, – не выдержала она. – С ним стало очень трудно. Четыре года мы совершенно не ссорились, а теперь вот за один день быстро наверстали упущенное. Я очень расстроена.
Она вела машину медленно, но мысли ее явно витали далеко, я молил Бога не допустить второй аварии за такой короткий срок.
– Что значит наверстали? – спросил я.
– Мы даже поговорить не можем спокойно, – сказала Марианна. – Между нами – пропасть, и я поняла это только вчера. Витторио так зол на меня, мы совсем перестали понимать друг друга. Это ужасно. Я не могу в это поверить.
– А в чем, собственно, дело? – спрашивает Уто.
Только бы она не заговорила о нем самом, и все-таки хорошо бы заговорила. Как обычно, он проник в ситуацию и находится вне ее: далеко-близко, жарко-холодно.
– Во всем. Мы были так уверены, что все у нас в порядке, а оказалось, что между нами пропасть. Пропасть!
– Но ведь всем случается ссориться, – говорит Уто. – Люди считают это в порядке вещей.
Он просто старается снять с себя всякую ответственность, это единственное, что его волнует, впрочем, возможно, его волнует и кое-что другое.
МАРИАННА: Дело не в том, что мы ссоримся. Дело в том, что за этом стоит. Лютая ненависть, вот что.
УТО: Все образуется. Сегодня же вечером, уверяю тебя.
МАРИАННА: Ничего подобного. После того, что мы сказали друг другу, обратного пути уже нет.
(Она говорит об этом с уверенностью, словно консилиум врачей вынес диагноз, и он не подлежит сомнению. Она не выставляет защитных заслонов и заграждений.)
УТО: А что вы сказали друг другу такого ужасного?
(Теперь он играет с огнем. Огонь ледяной, по спине пробегает дрожь.)
МАРИАННА: Дело не в словах.
Она свернула на маленькую улочку, остановилась у деревянного домика, похожего на дом Фолетти, но поменьше. Она не открыла дверь, и я тоже не открыл, в домике не было никаких признаков жизни. Мы молча сидели, не двигаясь, и смотрели перед собой.
– А ведь мой отец тоже художник, ты знал об этом? – ни с того ни с сего вдруг сказала Марианна.
– Нет.
– Он полная противоположность Витторио. И по характеру, и по творческой манере. Мой отец вообще очень плохо приспособлен к жизни. Настроение у него меняется каждую минуту. Из-за него мы с братом росли такими неуверенными в себе. Случалось, утром он бывал весел и ласков, но когда я возвращалась из школы, встречал меня мрачнее тучи, такой угрюмый и подавленный, что я даже пугалась. Иногда он увлекался чем-нибудь или кем-нибудь, но это увлечение очень быстро проходило. Как-то раз он вдруг начал собирать минералы, какое-то время только об этом и говорил, выискивал специальные книги, скупал все, что находил, и даже путешествовал по Европе в поисках новых образцов. А потом, в один прекрасный день, на мой вопрос, как поживают его минералы, он сделал большие глаза: «Какие минералы?» Как будто глупее вопроса и придумать невозможно.
Я пытался представить ее себе в то время: тощая, угловатая, нервная четырнадцатилетняя девчонка из деревеньки Вюртемберг. Наверное, что-то в ее лице уже предвещало сегодняшнее его выражение: взгляд, который ни на чем подолгу не останавливался, настырный и выжидательный.