Первая мысль, пришедшая тогда ему в голову, была — броситься в воду с пирса, чтобы сразу уйти в непроглядную тьму глубины и там превратиться в рыбу.
Тогда уж точно его никто не найдет и никому не надо будет рассказывать о том, что произошло.
Но именно здесь, в Угольной гавани, его и нашли.
Он молчал и лишь через некоторое время начал говорить, сильно при этом заикаясь, словно бы его мучили горловые спазмы, судороги, и слова, налезая друг на друга, превращались в поток нечленораздельных звуков. Однако постепенно он привык к этим разорванным не по его воле речевым оборотам и даже научился складывать из них понятные слушателю фразы.
Испытывал, однако, крайнее напряжение, когда доносил самую нехитрую мысль, самое простое суждение или самую немудрящую догадку, более же всего томясь в эти мучительно долго тянущиеся минуты разговора от того, что уже однажды, убегая от сумасшедшей мадам, испытал невесомость движения вперед, совершаемого безо всякого усилия, упивался легкостью, парением, абсолютной свободой, а теперь был вынужден мучительно пробираться сквозь дебри забытых слов и понятий, воспоминаний и снов, плутать в них, остро чувствуя свое невыносимое бесправие, свою полную несвободу.
Был полностью опутан ими по рукам и ногам.
Стало быть, испытал свободу и несвободу, остро ощутил разницу и осознал, что одно без другого едва ли может существовать.
Впрочем, существует еще одна версия произошедшего, которую в своей книге «Тренировка духа. Русский Авиатор Уточкин» в 1911 году изложил журналист Леонид Алейников:
«Сережа на верху лестницы… В классной, в тускло освещенном с улицы окне, вырисовывается висящая в воздухе фигура, вокруг груды книг… Роберт Эмильевич!..
И бросился обратно в квартиру, в кабинет, за Елисаветой Павловной, поближе к людям. У стола со щелкающим револьвером в руках Елисавета Павловна… Сережа бросается к ней, револьвер летит на пол, выстрела не было.
Сережа в кухне, будит прислугу, бегут по коридору…
В столовой Павлуша бегает вокруг стола в красной рубашке с белыми пятнами, за ним с окровавленным кинжалом в руках, в одной рубахе, его мать.
Увидев людей, бросается в кабинет, Сережа за нею…
В кабинете никого, дверь балкона открыта, кабинет в крови.
Сережа бежит в спальню, здесь сплошной ужас, два изуродованных тельца, в залитых кровью кроватках Орест и Макс…
Где Валя?!..
Бегает, ищет Сережа, ее нет…
В столовой на полу Павлуша.
Где Елисавета Павловна? Сережа бросается в кабинет, на балкон… Под балконом группа людей, среди них что-то белое, еще бегут люди, на лестнице шум, все в каком-то тумане, первое, что ясно увидел Сережа, в столовой на диване мертво-бледное, безжизненное, спокойное лицо Елисаветы Павловны…»
Детали, как видим, разнятся, но картина в целом вырисовывается жуткая, апокалиптическая, зрелище невыносимое не то что для маленького мальчика, тут, пожалуй, не всякий взрослый человек устоит перед тем, чтобы не зажмуриться, но и в полной темноте увиденное будет еще долго будоражить сознание.
Спустя годы происшедшее в доме Заузе Сергей Исаевич Уточкин будет вспоминать уже безо всякого страха и сожаления, при этом все более и более утверждаясь во мнении, что той ночью он раз и навсегда пережил страх и убежал от него, дабы больше никогда в жизни его не испытывать.
В 1913 году он напишет: «Подрастая, вечно находясь в движении, уставая за день, я крепко спал, без сновидений. Наблюдая всегда себя и живших вокруг, я пришел к заключению, что нужно двигаться и двигаться, что недостаток движения губит моих товарищей-сверстников… Перестал ходить совершенно, заменив ходьбу ритмичным бегом».
Страх продуктивен.
Страх неизбежен.
Он всегда стоит за спиной.
Знание страха есть знание ценности жизни, а порой и ее смысла.
Наконец, смелость является преодолением страха, победой над ним, но не его отменой, упразднением, потому что человек смертен, и отменить это невозможно.
Конечно, можно перечислять в уме свои страхи (ни в коем случае при этом не произнося их вслух, не призывая их тем самым), можно даже с ними собеседовать, представляя себя в том или ином несчастном и безнадежном состоянии, положении ли, но всякий раз при этом должно помнить о том, что ты ответствен перед сделанным тобой выбором и любящими тебя людьми, что это и есть реальность, жизнь, а страхи есть не что иное, как иллюзия, обман, сумеречное состояние души, порожденное праздностью и неподвижностью, черствостью и окоченением.
Из очерка Сергея Уточкина «Моя исповедь»:
«Кажется, я всегда тосковал по ощущениям, составляющим теперь мою принадлежность, — принадлежность счастливца, проникшего в воздух.