Химической лабораторией заведовала капитан Евгения Васильевна К., дочь интеллигентных купцов и бывший следователь промышленного отдела НКВД.
Панин учился с ее старшей сестрой, "обе они были красавицы, а нравственности безукоризненной, строжайших правил. Непонятно, как из такой барышни получилась чекистка".
Она была еще пригожа. Пристальные серые глаза, русые волосы на прямой пробор, с круглым пучком сзади. И лицо хоть потускневшее, но миловидное. Только рот с неизменной папиросой стягивался жесткой складкой. Фигура несколько оплыла, отяжелела в бедрах. Ноги были чуть коротковаты, но ладно вылеплены, мускулисты и шагали твердо, гулко, по-мужски.
Она давно овдовела, растила двух детей, уже кончавших школу. С иными заключенными, работавшими в химической лаборатории, и с вольнонаемными девушками не стеснялась:
- Чего уставились? Я же вижу, куда пялитесь? Клара, одерните халат! А вы лучше утешайтесь онанизмом.
Ей приглянулся Сергей. Она уводила его в вечерние часы в свой кабинет, жаловалась, что изголодалась по ласке.
Он говорил:
- Такая, казалось бы, грубая, наглая вертухайка, баба-танк. А вот оказывается, несчастливая, влюбчивая... Только ненасытна уж очень.
При этом у нее была еще и потребность в обычной дружбе, в серьезных разговорах ,,по душам". Жень-Жень, работавший в химической, стал ее платоническим другом и партийным наставником. Готовясь к политзанятиям, она советовалась с ним как со "старым членом партии и образованным марксистом".
Но он был недоволен своей жизнью на шарашке. Его основная специальность - кораблестроитель. В годы войны он после Соловков попал на шарашку, где конструировались подводные лодки, сперва на Волге, потом в Баку. Освобожденный в 1947 году, он работал на верфи в Рыбинске, успел жениться. (Его первая жена была расстреляна в 1937 г.) Год спустя его снова арестовали. Следователь заполнил обычный протокол "установления личности". На вопрос подследственного о деле, об обвинении раздраженно пожал плечами:
- Вы же взрослый человек. Газеты читаете? Ну так что же вы спрашиваете? Сами должны понимать.
Больше допросов не было. ОСО приговорило его снова к 10 годам по той же статье, по тем же пунктам: 58-8, 10, 11 - обычный "ленинградский набор".
В химической лаборатории он наблюдал за всей электротехникой, вел документацию экспериментов, конструировал печи для обжига мелкой керамики.
Покрытие для звукозаписывающей проволоки изготовлял заключенный Ф., доктор физических наук, бывший сотрудник президента Академии наук С. И. Вавилова.
Он был осужден "за измену и шпионаж" на 25 лет, и на шарашку его доставили прямо с Лубянки. В первые дни он пугливо сторонился всех. Невысокий, сутулый, смуглый, подслеповатый - в очень сильных очках, толстогубый, говоривший с приметным еврейским акцентом, он затравленно глядел на каждого:
- Не надо. Пожалуйста, не надо. Не спрашивайте. Я ничего не знаю. Пожалуйста, не надо... Извините, я ничего не помню... Какая статья? Не помню... Да, да, двадцать пять лет... Извините, пожалуйста... Позвольте, я пройду... Нет, нет, я не могу. Не знаю, не надо... Очень прошу...
Его прозвали "Братец Кролик". Вскоре после его прибытия был банный день. В каменном сарае неподалеку от вахты три раза в месяц мы банились под горячими душами и тут же стирали свое белье.
Когда Братец Кролик просеменил под душ, на минуту стих обычный веселый галдеж. Его спина, плечи, ягодицы, худые икры были исполосованы, испятнаны темно-синими, почти черными и побледневшими красноватыми рубцами.
Кто-то пытался расспрашивать: "Где это тебя так?", "Что, долго не признавался?"
Он сжимался под струями душа и шептал, едва не плача:
- Пожалуйста, не надо... Это ничего... Пожалуйста...
Но другие прикрикнули:
- Отзыньте от человека, дуроломы! Что, сами не видите?
В последующие месяцы и годы Братец Кролик не стал общительнее. На прогулки выходил редко; из столовой спешил обратно в лабораторию, к своему столу. Жень-Жень и Джалиль, работавшие неподалеку от него, и начальница Евгения Васильевна говорили, что он очень знающий и талантливый физико-химик. Он занимался главным образом явлениями флюоресценции, разрабатывал светящиеся покрытия для измерительных приборов и телевизоров. Работал с исступленным прилежанием.
Когда были изготовлены первые варианты звукозаписывающей проволоки, я должен был проверять степень разборчивости и узнаваемости записываемых голосов. Сергей сделал новое приспособление для анализатора, позволявшее снимать звуковиды с проволоки.
Прибор, заряженный катушками для двух-трехчасовой записи, умещался в футляре объемом примерно с десять спичечных коробков. Труднее всего оказалось избавиться от наводки, от "взаимного перекрывания" записей. Чем больше было витков, то есть чем продолжительнее записанный разговор, тем назойливее перемешивались звуки. А через несколько дней становилось и вовсе трудно слушать. Одни слова звучали на фоне других, произнесенных позже. Больше года химики искали все новые и новые составы, чтобы проволока была достаточно чувствительна и вместе с тем достаточно изолирована от наводок.
Разрабатывались все новые режимы покрытия. И каждый раз мы должны были проводить акустические исследования ,,на слух" с артикулянтами и на глаз по звуковидам.
Братец Кролик нервничал, худел; отвечая на вопросы начальства, бормотал почти нечленораздельно:
- Надо еще пробовать. Да, да, пожалуйста. Я постараюсь. Конечно, надо. Это не от нас зависит. Нужна другая сердцевина.
Евгения Васильевна жалела его и зычно доказывала Антону Михайловичу и Абраму Менделевичу, что у нее химия и физика на полной высоте и надо подтянуть изготовителей проволоки.
А к нам приставали конструкторы. От них требовали разработать прибор настолько малого объема, чтобы его можно было незаметно пристроить в автомашине, в номере гостиницы. Акустики должны были обеспечить такую схему, чтобы запись включалась только при звуках речи, а не от стука шагов, шарканья полотера, уличного шума. Сергей начал было разрабатывать включатель, отзывавшийся только на звуки речи. Но главной помехой оказалось требование малого размера.
Антон Михайлович сперва настойчиво интересовался: "Что сегодня? Ну, как новое покрытие? Так и не убрали эхо? Ну, давайте, не тяните!" Но постепенно он остыл к неподатливой проволоке.
Окончательной судьбы этих разработок не знаю. Их передали на другую шарашку. Вместе со всеми нашими материалами.