Начальником шарашки стал подполковник Наумов - не инженер и не научный работник, просто подполковник. Говорили, что он "выдвинулся на оперативной работе".
Антон Михайлович остался его помощником по научной части и начальником акустической лаборатории. Но его назначили еще и научным руководителем всего управления, и поэтому он бывал у нас не чаще, чем раньше. Акустической по-прежнему заправлял тишайший, вежливый капитан Василий Николаевич.
Наумов редко заходил в лаборатории и мастерские, а заходя, словно бы и не замечал арестантов. Коренастый, круглоголовый, короткошеий, с правильными чертами располневшего лица, с тусклым холодным взглядом из-под темно-русого, тщательно расчесанного "полубокса", он никогда не улыбался, разговаривал негромко, неторопливо, бесстрастно.
В первые же дни он издал несколько приказов "по укреплению дисциплины и наведению строгого порядка".
Василий Николаевич, не поднимая глаз от бумажки, сухо, коротко изложил новые правила работы. Впредь никто из спецконтингента не должен иметь доступа к шкафам с секретной документацией и приборам. Даже свои рабочие книги мы сами уже не могли туда класть. Только через офицеров. Каждый из нас прикреплялся к одному из вольнонаемных, и отныне тот считался ответственным за все, что делал "прикрепленный". Раньше все тексты научных консультаций, докладных записок, технических проектов и др., которые составлялись заключенными, подписывали авторы: инженер или кандидат наук такой-то, затем уже следовали подписи начальников рабочей группы, лаборатории, института. Так были подписаны наши отчеты об исследованиях слогового состава русской речи, доклады Солженицына об артикуляционных испытаниях, мои отчеты о фоноскопических экспериментах и т.п. Некоторые зеки получали изобретательские свидетельства из БРИЗа и могли рассчитывать на премии в будущем.
По приказу Наумова впредь заключенные не должны были ничего подписывать, не могли числиться ни авторами, ни соавторами. В документах института никакие упоминания о работе спецконтингента больше не допускались.
Мы перестали существовать.
Другой приказ предписывал немедленно убрать из всех лабораторий и жилых помещений самодельные телевизоры. Только в вакуумной лаборатории, где изготовлялись телевизионные трубки, оставлялись по необходимости два прибора для испытания и проверки трубок, но строжайше запрещалось "использовать их для иных целей, чем техническая проверка".
Приказы вызвали растерянность, страх, озлобление, отчаяние. Наши телевизоры были сработаны в неурочные часы из отходов или выбракованных деталей. Теперь их должны были забрать себе начальники... Кое-кто уже готовился покорно отдавать. Но у других гнев был сильнее страха.
- Хрена они, гады, попользуются нашим добром.
Приказ гласил "демонтировать". И телевизоры начали так стремительно разбирать, что в спешке многое ломалось и терялось.
Мы с Сергеем Куприяновым пытались отстоять право на "культурный отдых".
Антон Михайлович нетерпеливо слушал наши убедительные речи.
- Понимаю-понимаю... Но это не мое распоряжение, и я отменить его не могу. Так что уж не расходуйте понапрасну красноречие... И помочь вам ничем не могу... Не могу! И объяснять ничего не буду. Приказ подписан начальником института. Вы хотите обратиться к нему? Не советую. Зато настойчиво советую успокоиться. Да-с, успокоиться. Нервная энергия нужна и для работы и для жизни. Вчера вы работали в одних условиях, сегодня приходится в других. Завтра они опять могут измениться. В немалой степени это зависит от вас самих, будут ли изменения к лучшему или к худшему. Но работать необходимо при всех обстоятельствах. На этой бодрой ноте я кончаю бесплодную дискуссию.... Сергей Григорьевич, покажите, что вы там придумали для нового анализатора. А вы, Лев Зиновьевич, извольте проартикулировать сегодня в трех режимах то, что настряпали наши соседи. И потом исследуйте спектрограммы - в каких полосах наихудшие шумы...
Кто шепотом, кто вслух честил дурацкие приказы:
- От них же только вред. Хуже будет для работы. Охреновели гады, плюют нам в морды и хотят, чтобы мы после этого старались... Болван Наумов Недоумов...
Мы с Сергеем решили вдвоем пойти к новому начальнику.
Бывший кабинет Антона Михайловича словно бы потемнел, посерел и стал пустынно просторен: убрали книжный шкаф, сменили портьеры.
Подполковник едва приподнял голову над раскрытой папкой:
- В чем дело?
Вытянувшись по стойке "смирно" (ведь он все же офицер, должен оценить выправку и повадку), я стал рапортовать :
- Мы просим разрешения оставить хоть часть самодельных телевизоров в юртах. Поскольку они позволяют культурно заполнять часы отдыха. И это содействует повышению творческой энергии инженеров, научных работников.
- А кто разрешил устанавливать эти телевизоры?
- Не помню, кто персонально, однако это было известно руководству института и тюрьмы.
Сергей включился, дополняя мой ,,воинский" официальный рапорт доверительным рассказом простодушного работяги:
- Да ведь они все состряпали из отходов, из мусора, как говорится, на соплях. Но при этом люди тренировались, экспериментировали, проверяли и серьезные технические замыслы... Это, так сказать, черновики... Пристрелочные опыты...
- Это ценные приборы. Израсходованы материалы, принадлежащие государственному объекту. Это можно расценивать как хищение. И делали в рабочее время. Значит, грубо нарушали дисциплину. Я проявил снисходительность, не вел следствия, не привлекал виновных. Только приказал изъять незаконные, неположенные телевизоры. И приказ должен быть выполнен.
- Гражданин начальник, мы просим в виде исключения. Раньше у нас бывали киносеансы. А теперь это единственный вид отдыха и вместе с тем культурно-идеологического воспитания.
Сергей подхватил:
- Ведь вы же знаете, как мы тут работаем. По 14-16 часов, не за страх, за совесть, изобретаем, придумываем, есть крупные достижения. Большинство получили награды и премии.