И тут же была неожиданно вызвана к себе заместителем начальника госпиталя по политчасти батальонным комиссаром Богатеевым.
— Поля, сколько у нас лежачих в первой и второй хирургии, а также в гнойной?
— Да столько же, сколько вчера было, — семьдесят девять человек, — по памяти ответила Полина.
— Слушай приказ, Поленька, — тихо говорит комиссар. — В течение двух часов весь госпиталь с ранбольными убывает в Пинск. Лежачих бойцов вывезти в первую очередь!
— Никита Сергеевич, родненький, да как же мы их вывезем? И главное, на чем? — всплескивает руками Полина.
— Да хоть на х…ю, но вывезти! — и хлопнув дверью, красный, как рак, комиссар стремительно удаляется по коридору.
— Да у меня и того нет… — Полина растерялась от внезапной грубости всегда предельно вежливого комиссара.
Через час коридоры госпиталя наполняются топотом и возней. Богатеев привел целую роту полещуков. Где-то конфисковал, видимо…
Вислоусые седые дядьки из 23-го отдельного гужевого батальона бережно укладывают закутанных в шинели и байковые одеяла бойцов и командиров на заполненные сеном повозки.
И, глядя на их неспешную, основательную торопливость — веришь, что ЭТИ — вывезут, спасут, сохранят…
Пылающий госпиталь, чудовищные крики заживо горящих лежачих больных… Расстрелянные фашистами Никита Сергеевич и Поля, в закопченном, окровавленном белом халате, символе милосердия… Рядом, на залитом кровью асфальте, — добитые безжалостно немецкими штыками раненые — те, кого комиссар и медсестра успели выхватить из огня.
21 июня 1941 года. 23 часа 32 минуты.
Брестская крепость. Северный остров. ДНС № 5
Топанье солдатских ботинок по лестнице, осторожный стук в дверь…
Для командира Красной Армии — дело обыденное и давно привычное.
Тихо встать, постараться не разбудить детей, обмундирование — на привычном месте, в привычном порядке развешано на стуле.
«Тревожный» чемоданчик со сменой белья, опасной бритвой, мылом, помазком, карманным зеркальцем в коленкоровом чехольчике, иголкой с черной ниткой, иголкой с белой ниткой, иголкой с зеленой ниткой, парой запасных пуговиц, бязью для подшивки воротничка, складным ножиком, расческой, щеткой для обуви, щеткой для одежды, фланелькой, баночкой с ваксой, камешком пасты «ГОИ» в восковой бумаге (пуговицы и пряжки чистить), зубной щеткой, зубным порошком в картонной круглой коробочке, флаконом одеколона «Шипр» и полотенцем (быстрый взгляд — все штатно, по единожды заведенному образцу) — в левую руку…
— Фима, ты-то куда лезешь?! — испуганно-раздраженный женский шепот.
— Как куда, Густа — тревога же! — шепот уже мужской, извиняющийся.
— Да забудь ты про эти полковые тревоги, ты ведь уже переведен, с повышением на дивизию!
— Что ты, что ты, Густа! Я ведь коммунист! А вдруг нашим в полку надо чем помочь? Ну, солнышко, я пошел…
Да провались ты со своими коммунистами… для них у тебя всегда время есть… только для жены и ребенка тебя никогда нет дома… — и женские злые слезы в подушку.
Расстрелянный в спину полковой комиссар лежит у порога собственного дома, и в его широко раскрытых глазах навек застыли горькая обида и безмерное удивление… рядом с ним лежат убитые жена командира и его маленький сын, крепко прижимающий к груди плюшевого мишку…
21 июня 1941 года. 23 часа 33 минуты.
Грузовой двор вокзала «Брест»
Вот они, кроваво-сталинские опричники, за работой! Вершат, не иначе, какое-то страшное, чудовищное злодейство!
У товарного вагона — зловещий «черный ворон», в роли которого выступает обыкновенный ГаЗ-фургончик, с вполне мирной надписью «Хлеб». В кузове машины несколько бойцов из 60-го железнодорожного полка НКВД, они с размаху закидывают в вагон тяжелые брезентовые мешки…
Наконец, машина пустеет.
Сержант Турсунбаев, утерев пот, подзывает одного из бойцов.
— Ну, Сергеев, давай… — устало говорит ему Турсунбаев. — Полезай в вагон, принимай груз под охрану!
Сергеев, обиженно:
— А почему всегда я? На вагоны лазать — я, груз охранять — опять я… Вы тут с нарушителями сражаться будете, а я? — обиженно говорит Сергеев. — Что я, рыжий, что ли?
В темноте не видно, но боец действительно — не только рыжий, но и конопатый…
— А-аттставить разговорчики! — грозно рявкает Турсунбаев. — Короче, сейчас толкач подгонит вагон к поезду, поедешь на Восток. Сдашь там груз… ну хоть кому-нибудь. Удачи тебе, боец![15]