Каждый полк имел флаги и знамена, похожие на наши. Барабаны, трубы, литавры, корнеты, флейты и гобои задавали воинственные концерты, способные воодушевить самых нерешительных. Как только армия пришла в боевой порядок, Сальбронтас, ее генерал, в сопровождении нескольких офицеров приблизился к Бразиндасу, чтобы приветствовать его, то же он сделал и в отношении Сермодаса, и, поговорив с ним, они подъехали к нам. Генерал, приветствовав всех наших легким поклоном, направился ко мне, как бы желая со мной поговорить. Сермодас подал мне знак, чтобы я двинулся ему навстречу. Так я и сделал. Я поклонился ему до луки седла своей лошади: мы все, сойдя о повозки, сели верхом на лошадей. Он сказал мне сначала по-испански, что он узнал, что я начальник иностранцев, потерпевших крушение у берегов Спорумба, и что он о нас уже слышал и в особенности обо мне. Ему известно, что я бывал на войне, и отчасти поэтому, а также из-за похвал, расточаемых мне Сермодасом, он уже почувствовал ко мне большое уважение, и ему было бы очень приятно, если бы я узнал порядки их армии и потом высказал ему свое мнение. Поэтому он и просит, чтобы я поехал рядом с ним, по его левую сторону. Одновременно он просил Бразиндаса и Сермодаса сопровождать его с правой стороны и провел нас вдоль строя, показав нам все то, о чем я уже говорил. Затем он сказал мне, что он провел семь или восемь лет в путешествии по нашему материку, видел в Европе несколько армий и что большая часть порядков в их армии вела свое происхождение оттуда.
Все войско приветствовало своего генерала, пока он ехал от одного конца фронта до другого, и когда мы находились как раз около боевого корпуса, один батальон вдруг раздвинулся, чтобы дать место десяти артиллерийским орудиям, из которых в виде приветствия был дан залп. Мушкетеры, в свою очередь, сделали то же самое. После этого войска разделились пополам и выстроились на два фронта, образуя как бы две враждебные друг другу армии. Тогда начались маневры, и с большим искусством, пылом и точностью была разыграна мнимая битва. Из огнестрельного оружия стреляли только порохом, копья, алебарды и пики слегка лишь сталкивались, а воины с луками выпускали стрелы в воздух.
Я осведомился у Сальбронтаса, почему они употребляли стрелы и копья, от которых мы в Европе отказались как от малополезной вещи.
— Вы отказались от их употребления, — ответил он, — скорее из прихоти, чем из здравого смысла, потому что, если бы вы внимательно взвесили, вы продолжали бы их применять если не целиком, то частично, как это сделали мы. Мы пользуемся стрелами, чтобы в самом начале битвы внести беспорядок в ряды кавалерии, и копьями — чтобы окончательно вывести ее из строя, после того как нашими воинами с луками внесено замешательство. За время двух мушкетных выстрелов можно выпустить десять стрел, причем они не убивают лошадей, а только ранят и раздражают их так сильно, что делается невозможно их удержать в строю. Нужно лишь некоторое количество раненых лошадей, чтобы привести в беспорядок целый эскадрон, и вот тогда наши копья совершают чудеса, расстраивая окончательно его ряды и заканчивая то, что стрелы сделали лишь наполовину.
Он мне еще много говорил по этому поводу, что заставило меня преклониться перед его здравым смыслом. Как только окончились маневры, на середину между двумя фронтами вывели трех юношей, которых застали в лагере девушек, куда они отправились ночью, чтобы повидаться со своими возлюбленными; они уже перешли заграждение, когда их поймали. Они так и не назвали имен девушек, к которым они шли, хотя было сделано все возможное, чтобы заставить их говорить, и пожелали одни подвергнуться наказанию, накладываемому дисциплиною за такого рода проступки, не вмешивая своих возлюбленных, которые понесли бы то же наказание, если бы их удалось обнаружить. Они были безоружны, босиком и с непокрытой головой и прошли так между двумя фронтами. Все девушки как из кавалерии, так и из пехоты, отделившись от остальной армии, образовали два длинных ряда, держа в руках длинные пруты. Преступники должны были пройти между ними, и каждая из девушек ударяла их; ударить больше одного раза им не разрешалось, но и этого было бы достаточно, чтобы причинить сильную боль бедным любовникам, если бы каждая из них ударила сильно, но большинство било так слабо, что было видно, что они совсем не были так разгневаны, как делали вид вначале. Офицеры, обвиненные в том, что не исполняли свой долг, наказаны не были, потому что обвинение было непроверенное, и к тому же они обратились за помилованием к Севарминасу.