Она была иным. И перед силой этого нового существа броневик был не мошкой даже – пылинкой. Его опрокинуло, перевернуло, и только тогда текущее по полу существо инстинктивно прянуло в разные стороны, обтекая препятствие, обволакивая его отжившей плотью, а потом и накрывая собой…
Лидка не видела. Ее больше не было. Была частичка колоссальной энергичной амебы.
У самых Ворот разные части текущего существа столкнулись. Столкнулись, выбросив вверх волну тел, сплелись и хлынули в спасительный проем, все быстрее и быстрее, движение наладилось, хрустели ребра – но текущее существо не умело ощущать боль.
Быстрее… Быстрее…
Небо полыхало. Существо на равнине инстинктивно отсчитывало последние отведенные для спасения минуты.
После того как срок истечет, небо расступится, не желая больше удерживать клубы огня и удушливого газа.
Кто не успел – тот проиграл навсегда. Существо на равнине знало это, помнило памятью предков, и потому так быстро втягивались рассыпанные по полю ложноножки.
В Ворота!
…Лидку уже несло. Она почти не касалась ногами земли; не ощущая боли в плечах и ребрах, она пыталась дышать. Только дышать. Хоть один раз еще вдохнуть! Хоть раз!
Существо на равнине становилось все меньше и меньше. Втягивалось в Ворота, как втягивается в водосток пенная после стирки вода.
Лидка потеряла сознание, но не упала, стиснутая теми, кто бежал рядом.
А потом и для них все исчезло.
Спасительная тьма Ворот.
Наверное, у всех у них действительно был шанс успеть. Потому что прошло не меньше часа, прежде чем ударил с неба огонь – и затрещала, сгорая, вязкая слякоть на опустевшей равнине.
ГЛАВА 5
Она шла, сунув руки глубоко в карманы куртки.
Было холодно. Опять сырая весна.
Вдоль скамейки, отремонтированной, достроенной новыми досками, стояли штук шесть детских колясок. Из них половина новых. Надо же, уже и коляски выпускают, быстро развернулись…
– Привет, Лида! – сказала Светка с четвертого этажа, румяная, непривычно располневшая. Ее мальчику вчера исполнился месяц.
– Привет! – Лидка помахала рукой. В рукав тут же нырнул холодный ветер; Лидка поежилась, снова сунула руку в карман, да так энергично, что маленькая дырочка на расползавшемся внутреннем шве сделалась больше.
Дыра в кармане, надо же.
Соседки болтали, не обращая внимания на Лидку. К шестерым молодым мамашам подсела одна мамаша потенциальная: двойня у нее, что ли, будет, но широкое пальто едва сходится на чудовищном животе…
На улице Лидку догнало солнце. Выскочило, как бандит из засады, сунулось в каждый угол, в каждую щель, осветила бледные лица прохожих – в основном женщин на разной стадии беременности. Прыгнуло в коляски, и новое поколение зажмурилось, сморщило красные личики, самые старшие потянулись, высвобождая из-под одеял короткие руки в крохотных варежках…
Лидка подняла голову и глубоко вздохнула. До чего осточертел запах пеленок. Вся кухня завешена сохнущей тканью. У Тимура девочка, жену Тимура зовут Саня, и Лидка более чем уверена, что брат познакомился с ней за неделю до свадьбы. Теперь Тимур бранится с женой и, забываясь, иногда называет ее Яна…
Лидка закусила губу. Побрела дальше, глядя под ноги.
Янка, Янка. Янка, ворчливая, вечно отбиравшая Лидкины игрушки. Осталась там, в том цикле. На той равнине. Перед теми Воротами. Не уберегли. Всех не уберечь…
Мысли о Яне почти не приносили боли. Текли привычно. Тимур назвал Яной свою дочь, а у мамы, похоже, будет мальчик. Интересно, как она его назовет?
Отец в последнее время ну прямо-таки расцвел. Хоть приходит с работы полумертвый, но при едином взгляде на мамин живот – ну прямо весна с человеком, весна и грачи прилетели… С Лидкиной точки зрения, ничего красивого в этих животах нет. Уродство. Ну ничего, вот родит мама, и Тимур будет нянчить одновременно дочку и братика.
Она миновала угол дома, и ветер подул с новой силой. Лидка подняла плечи, повернулась к ветру спиной, защищаясь от особо стервозного порыва. Мама не раз намекала, что с маленьким братиком ей понадобится Лидкина помощь. А Лидка намекала в ответ, что на нее в этом деле лучше не рассчитывать.
Она прошла мимо строительства. И еще одного. И еще одного дома, отстроенного еще осенью. Новенькие рамы, новенькая крыша, только нижние этажи старые, кирпич потемнел от времени и кое-где закопчен.
К лету обещают окончательно отстроить скоростной трамвай. А пока приходится добираться как попало, хоть на попутках…
Лидка вышла на перекресток и подняла руку. Машина остановилась тотчас же.
– В центр? Садись.
За рулем был парень, чем-то похожий на Тимура. Впрочем, это в том цикле принято было говорить «парень». В этом цикле говорят – «мужчина».
– По магазинам? – Парень вел машину небрежно, и настроение у него было отличное. Самое время поговорить.
Лидка покачала головой:
– В гости. К жениху.
Вот так. Универсальная фраза. А иначе – Лидка отлично знала! – сразу же становятся возможны варианты. «У тебя уже муж есть? Ты такая симпатичная женщина…»
Потому что и Лидка в этом цикле автоматически потеряла право именоваться девочкой или девушкой. Она женщина, а что ей едва стукнуло семнадцать, мало кого волнует.
Плохо быть поздним ребенком.
Как там говорила мама? «Подумай, Лида. Детородный период такой короткий, оглянуться не успеешь, а он уже прошел, и тогда уже не забеременеть, ты же учила физиологию… И останешься бездетной. Может быть, не стоит ждать? Посмотри, все твои одноклассницы…»
Лидка поморщилась, как от боли. Даже веселый водитель спросил озабоченно:
– С тобой все в порядке?
Привычная заботливость. Любой женщине может стать плохо на улице или в магазине, и сразу же орды доброхотов: «С вами все в порядке? Позвать врача?»
– Вот здесь. – Открывая дверцу, Лидка сунула парню в руку смятую бумажку. Вышла под знаком «остановка запрещена», благо милиции поблизости не оказалось.
«Папа, а ты всегда переходишь дорогу на зеленый свет?» Давно, тысячи лет назад Славка ерничал, провоцируя Андрея Игоревича, тогда еще живого, спокойного, надежного…
Дом Зарудных сохранился полностью. Его пощадили подземные толчки, на него не упал горящий вертолет, его не опалило небесным огнем и не накрыло метеоритным обвалом. Даже, говорят, некоторые стекла остались целы…
Лидка вошла в знакомый подъезд.
Будку консьержа давно убрали. На освободившемся пространстве стояли все те же коляски – плетеные, клеенчатые, красные, синие и пестрые. Пока что в элитарном доме сумятица и теснота; лет через пять с домом начнут разбираться. Кого – оставить, кого – в новостройку…
Лидка позвонила у входа. Три раза, как и было условленно. Дверь открыл Славка; в нос ударил все тот же запах сохнущих пеленок.
В бывшей зарудновской квартире обитали сейчас четыре семьи с тремя младенцами. Славка с Клавдией Васильевной жили в кабинете Андрея Игоревича. Зарудная нигде не работала. Славка нигде не учился. Андрей Игоревич оставил им некоторую сумму на страховом счету – пока что на жизнь хватало. Если это можно назвать жизнью. Славка зарос неопрятной щетиной. Одет быт в неопрятный спортивный костюм и столь же неопрятные тапки. Глаза воспаленно блестели. Нехороший блеск, подумала Лидка.
– Когда ты в последний раз выходил на улицу?
Славка махнул рукой:
– Проходи…
Просторный коридор, голые стены. Зато в кабинете не развернуться, сюда стащили и собрали мебель и вещи, которые не удалось продать. Один архив, уложенный в картонные ящики, образовывал башню почти до потолка.
Лидка огляделась. Клавдии Васильевны не было в комнате. Славка опередил ее вопрос:
– Мама на кухне. Лид, она переезжать хочет.
– Куда? – механически спросила Лидка.
– В пригород. В двухкомнатную… Потому что нас все равно здесь не оставят. Дом-то ведомственный…
В голосе Славки была самая настоящая боль. Он здесь вырос. Это его дом. Каждая половица помнит погибшего отца. Переезд – новая потеря…
– Слава, – сказала Лидка самой себе непривычным, очень взрослым голосом. – Новый цикл – новая жизнь. Ты детей-то заводить думаешь? Или копаться будешь три года, как Бедная Анна?