Проведя Славку в свою комнату и заперев дверь, Лидка без объяснений развернула перед ним распечатку с текстом несказанной речи. И пока Славка читал, шевеля губами, сидела на подоконнике и ждала, болтая ногой, глядя в небо.
И вот теперь Славка молчал и смотрел, как побитая собачонка.
– Понял? – спросила Лидка сухо.
– Надо сказать… – пробормотал Славка неуверенно.
– Кому? – Лидка усмехнулась. – Кому надо, тот знает. Суета, обыски-шмобыски… Все выспрашивали: а мог ли говорить? А что сказал? А не назвал ли своих убийц?
Славка втянул голову в плечи – Лидке стало стыдно.
– Я и раньше догадывался… – сказал Славка бесцветно. – Мама говорила… что мы попадаем в «контингент». Только после всего ЭТОГО… с отцом… эвакуироваться все равно пришлось… на общих основаниях.
Лидка оскалилась:
– А представляешь, что было бы, если бы он успел СКАЗАТЬ? Накануне апокалипсиса? Что было бы?
Славка вымученно улыбнулся:
– Отменили бы «условленное время». Заставили бы. Заварушка…
– «Контингент» его и заказал, – сказала Лидка медленно. Как приговор произнесла. Славка закусил губу:
– «Контингент» большой. Ты знаешь, кто?…
– Узнаю, – сказала Лидка глухо.
В прихожей задребезжал звонок. Прошлепали тапочки по тесному коридору, через несколько секунд в дверь комнаты постучалась мама:
– Лид, тебя Света спрашивает…
Лидка на мгновение прикрыла глаза. Даже раздражения не было: Светка с четвертого этажа сияла, лицо у нее было красно-розовое, как тельце свиньи-копилки:
– Лид, тут такое дело… Коляски по разнарядке, новые, «троечки», зимняя, летняя, с люлькой. Я о тебе вспомнила, понадобится ведь, а неизвестно, найдешь ли потом такое чудо. И недорого совсем. Возьмешь, Лид?
Лидка смогла даже выдавить улыбку:
– Спасибо, Свет. Пока не надо. Суеверия.
– А-а-а. – На Светкином лице мелькнула тень понимания. – Ну понятно, только сейчас не до жиру ведь, обычно все хватают пока есть, а то потом все ведь нарожают – днем с огнем не найдешь приличной коляски… Ладно, Лид, ты заходи, если что…
– Ага, – сказала Лидка. – Спасибо.
Славка ждал ее. Вертел пальцем бобину старого, давно не работающего магнитофона. Отец давно порывался выбросить «этот хлам», но Лидка не давала из непонятного упрямства. Будто мертвый магнитофон связывал ее с прежней жизнью, которая была, конечно, не сахар, но вот вспоминается, как рай; тогда отец ворчал, что, мол, припечет, будешь искать, куда кроватку поставить, вот тогда и выбросишь, никуда не денешься…
Лидка села на пол, прислонилась спиной к старому дивану.
– Я, Слав, УЗНАЮ, кто его заказал. Жизнь на это положу, но узнаю.
Славка поднял глаза:
– А откуда у тебя эта бумага?
– Нашла. – Лидке полагалось бы смутиться, но вот беда, она не чувствовала за собой вины. Ни капельки, наоборот, теперь она ощущала смутное раздражение оттого, что Славка, родной сын убитого депутата Зарудного, не спешит резать руку и кровью подписывать обещание о скорой мести. Не клянется, сузив глаза: и я жизнь положу, но помогу тебе УЗНАТЬ имя убийцы…
Славка поймал ее взгляд. Потупился, вздохнул, оставил магнитофон и сел рядом, так, что Лидка ощутила тепло его плеча.
– Лид… Мне отец рассказывал… Еще ДО всего. Что-то вроде притчи, но мне кажется, что он сам ее и придумал. О том, для чего даны человечеству Ворота.
Лидка молчала.
– Он говорил… что апокалипсис – не испытание. Что это намордник, надетый на человечество. А Ворота…
В дверь забарабанили с новой силой:
– Лида! Лида! Открой!
Славка вздрогнул.
– В чем дело? – спросила Лидка неприятным голосом.
– Лида… – Жена Тимура Саня прежде никогда не посягала на Лидкину территориальную независимость. – У твоей мамы уже воды отходят, а схваток нет! Тимур на работе, отец на работе… Надо машину ловить, слышишь, и везти ее поскорее, потому что это очень опасно, надо скорее…
Лидка трясущимися руками скинула с двери крючок. Мама надевала туфли. Очень бледная. Сосредоточенная.
Апокалипсис – намордник, поводок, надетый на человечество. Кольцо, не дающее нам расти дальше, сковывающее то, что мы привыкли называть прогрессом. Оставшись в живых, мы радостно принимаемся воспроизводить себя – во всех отношениях… Восстанавливать разрушенное. Восстанавливать численность популяции. Все наши силы направлены на то, чтобы обновиться и выжить в новом катаклизме. Мы не можем позволить себе ни одного мало-мальски пристойного космического полета, хотя технические наработки существуют уже много циклов. Мы почти не пользуемся ядерной энергией, хотя эксплуатация атомных электростанций здорово облегчила бы нам жизнь. Но натягивается поводок апокалипсиса – и попытки создать ядерное оружие приводят к гибели целых стран, целых регионов… Даже обычные боеприпасы – будучи помещенными в спецукрытия! – во время апокалипсиса самоуничтожаются в пятидесяти случаях из ста. Апокалипсис – жесткое условие, ограничение, и нам не узнать, кем оно установлено. Может быть, никогда не узнать… Но что такое Ворота?
Ворота – это шанс. Это как прощение, как бы поощрение, как бы дорога в жизнь. И любой школьник скажет: Ворота непознаваемы, во всяком случае на нынешнем уровне нашего развития…
Но наш уровень обречен оставаться таким до скончания веков!
Мы вертимся, как белки в колесе, от цикла к циклу, и кажется, нет выхода. Но, может быть, если апокалипсис – это колесо для белки, то Ворота – нечто большее, чем просто спасательный круг?
Если апокалипсис – не испытание, то, может быть, Ворота – это и есть тест? Лабиринт для крысы?
Нас много, но и Ворот много. Я готов с цифрами в руках доказать – Ворота возникают с расчетом на то, что живущие люди пройдут в них ВСЕ. Если не будут терять ни секунды. Если никто ни на мгновение не задержится, чтобы отпихнуть с дороги соседа… Но возможно ли это?
Страх смерти, материализовавшийся в нависших над головами огненных облаках. Землетрясения, от которых земля трескается, как перепеченный пирог… Теряя голову на подступах к Воротам, сумеют ли люди остаться собой настолько, чтобы прошествовать в спасительное Никуда в мире и порядке, спокойно, как на прогулке?
Списки погибших во время эвакуации публикуются в начале каждого нового цикла. Каждый из них был затоптан тобой, читающим сейчас эти строки. Потому что ты выжил. Они – нет.
Зачем поставлены Ворота?
И что будет, если в один прекрасный день человечество пройдет в них с гордо поднятой головой, не медля, но и не торопясь, спеша поддержать любого, кто случайно оступится? Что будет, если это, несбыточное, однажды случится?
Возможно, именно тогда цикл завершится, и намордник будет снят. Канут в прошлое чудовищные в своей регулярности землетрясения, и неизвестные астрономам кометы перестанут появляться из ниоткуда. И дальфины станут выводить своих личинок далеко от берега… Впрочем, что нам какие-то глефы в отрыве от собственно Апокалипсиса?
И человечество будет наконец развиваться. Развиваться, а не ходить по кругу, не раскручивать беличье колесо. Возможно, тот, кто поставил Ворота, сочтет, что ТЕПЕРЬ человечество достойно жизни без поводка…
Нет, не спрашивайте меня, КТО поставил Ворота. Я не отвечу.
Я не знаю.
Библиотекарша на входе, вероятно, была еще и подслеповата, потому что человек с острым зрением моментально разглядел бы подвох. Читательский билет был выписан на имя Рысюка Игоря Георгиевича, а Лидка, хоть и в брюках, и в мужском плаще, хоть и с подобранными под кепку волосами, на Рысюка походила мало. Даже с учетом невнятной блеклой фотографии.
На то и было рассчитано – на неожиданность. Какая девка решится войти в закрытую библиотеку по пропуску с фотографией мужчины? Только сумасшедшая.
– Сумасшедшая, – морщился Рысюк. Но на авантюру все-таки пошел. Хоть и рисковал, между прочим, многим. Это он-то, студент-отличник, призер и дипломант, всеобщая гордость и надежда, носитель незапятнанного, с иголочки, доброго имени! Для поддержания имиджа он даже женился, Лидка знала, на какой-то глупой телке, затем только, чтобы та рожала ему детей, потому что дети тоже входят в понятие «имидж». И ведь не побоялся скандала и даже заказал книги по Лидкиному списку…