Итак, у меня теперь есть множество янтарных бутылочек с таблетками – самая надёжная фармакопея антипсихотических и седативных средств, которые и вполовину не так интересны, как флакончики с мышами и воробьями моей двоюродной бабушки. Я принимаю «Риспердал», «Депакин» и «Валиум»[7], и всё ещё не загремела в больницу Батлера, хотя уже пыталась покончить жизнь самоубийством. Правда, всего лишь раз. Или два. Возможно, за это стоит поблагодарить лекарства или мои картины, а может быть – мою девушку, которая мирится со всем этим дерьмом, следит, чтобы я вовремя принимала таблетки, и всегда находится рядом. Мне кажется, если бы моя мама время от времени с кем-нибудь спала, то, глядишь, прожила бы подольше. Насколько мне известно, никто и никогда не предлагал секс-терапию для лечения шизофрении. Но, по крайней мере, секс не приводит к запорам, не заставляет дрожать руки (спасибо вам, мистер «Риспердал»!) и не вызывает ожирения, усталости и прыщей (сердечно вас благодарю, мистер «Депакин»!). Я воспринимаю свои таблетки как мужчин, о чем ещё ни разу не говорила своему психиатру. Меня терзают смутные подозрения, что она может сделать из этого весьма неприятные для меня выводы, тем более что ей уже известно о списке «Как должен умереть мой папочка».
Безумие моей семьи выстраивается в ряд, словно товарные вагоны: бабушка, дочь, дочь дочери и, если копнуть глубже, двоюродная бабушка. Возможно, корни проклятия уходят ещё дальше, но я не особо разбираюсь в генеалогии. Какие бы секреты мои прабабушки и прапрабабушки ни хранили – они унесли их с собой в могилу, поэтому я оставлю их в покое. Мне уже очень жаль, что я не поступила подобным образом с Розмари-Энн и Кэролайн. Но они представляют собой слишком внушительную часть моей истории, и я должна упомянуть о них, чтобы иметь возможность её поведать. Вероятно, можно было бы придумать ложные образы, вымышленные версии их личностей, чтобы заменить ими реальных женщин, но я достаточно хорошо знала их обеих, чтобы понимать – им бы это не понравилось. Я не могу рассказать историю своей жизни или какую-то её часть, – что и пытаюсь сейчас сделать, – не вспомнив о них. В моей жизни было так много совпадений, тех или иных случайностей, причиной которых, намеренно или непреднамеренно, выступали эти две женщины, что браться за свой рассказ, прибегая ко лжи, не имеет ни малейшего смысла.
Это вовсе не означает, что каждое моё слово будет соответствовать фактам. Только то, что эти слова будут правдивыми. По крайней мере, насколько это будет в моих силах.
Вот что я написала в одной кофейне несколько дней назад, исписав с двух сторон салфетку: «Ни одна история не имеет начала, и ни одна история не имеет конца. Начало и конец могут быть задуманы для достижения какой-то цели, чтобы служить сиюминутным и преходящим намерениям, но они, по своей фундаментальной природе, произвольны и существуют исключительно как некая удобная конструкция в сознании человека. Человеческая жизнь – запутанная штука, и когда мы пытаемся увязать её (или какую-то её часть) с жизнями других людей, невозможно точно и объективно указать момент, когда началось какое-то событие. Всё и всегда начинается совершенно случайно».
Прежде чем написать эти строки, решив, что они меня устраивают, я частенько заходила в эту комнату (не в ту, где рисую, а в другую, где слишком много книжных полок) и садилась перед пишущей машинкой, которая раньше принадлежала бабушке Кэролайн. Стены здесь такого бледного синеватого оттенка, что иногда при ярком солнечном свете кажутся почти белыми. Я сидела здесь и сверлила взглядом бело-голубые стены или смотрела через окно на старые здания, аккуратно выстроившиеся вдоль Уиллоу-стрит: викторианские дома, осенние деревья, серые тротуары и изредка проезжающий мимо автомобиль. Сейчас я вновь сижу здесь и пытаюсь выбрать событие, с которого можно начать свой рассказ. Будь моя воля, я бы с радостью нежилась в этом кресле часами, не написав ни единого слова. Но теперь я напечатала первую пару предложений, повинуясь некоему порыву, и это начало кажется мне ничуть не хуже любого другого. Мне показалось справедливым сразу рассказать о своём сумасшествии, чтобы снять с себя ответственность, поэтому, если кто-то когда-нибудь прочитает эти строки, он поймёт, что к ним нужно относиться с изрядной толикой недоверия.
7
«