— Ничего смешного тут нет, — мрачно заметила Шарлотта.
— А в безвкусных шутках и нет ничего смешного! — отрезала Эмили. — Меня сейчас тошнит от одной только мысли о еде, но я определенно не намереваюсь показывать это Джону. Мы что-нибудь закажем, и, разумеется, есть мы будем отдельно. Пожалуйста, постарайся сделать так, чтобы Джон ничего не заподозрил. Он мой лакей, и мне предстоит жить с ним под одной крышей — не говоря уж о том, что он может рассказать остальным слугам.
— Я сделаю все, что в моих силах, — заверила сестру Шарлотта. — И, определенно, Альби наше воздержание ничем не поможет. — Ей довелось видеть гораздо больше боли и насилия, чем Эмили, укрытой защитным коконом Парагон-уок и мира Эшвордов. — И, конечно, Бог существует, и рай тоже, скорее всего. И мне очень хочется верить, что ад также существует. У меня есть огромное желание увидеть в нем кое-кого!
— Ад для грешников? — язвительно заметила Эмили, уязвленная внешней выдержкой сестры. — Как это по-пуритански!
— Нет — ад для равнодушных, — поправила ее Шарлотта. — С грешниками господь волен поступать так, как ему заблагорассудится. Я хочу увидеть в адском пламени тех, кому все равно, черт побери!
Эмили плотнее укуталась в плед.
— Я помогу, — предложила она.
Калланта Суинфорд нисколько не удивилась, увидев их; больше того, весь этикет дневных визитов был отброшен в сторону. Не было и в помине обмена пустыми вежливыми замечаниями. Вместо этого гостий тотчас же проводили в гостиную для чая и серьезного разговора.
Эмили без лишних слов сразу же перешла к откровенному описанию условий труда в работных домах и мастерских, подробности которых они с Шарлоттой узнали от Сомерсета Карлайла. Сестры с удовлетворением отметили, с какой болью Калланта смотрела на открывшийся перед ней бескрайний мир страданий и нищеты, о существовании которого она даже не подозревала.
Вскоре к ним присоединились другие дамы, и ужасные факты были озвучены вновь, теперь уже самой Каллантой, в то время как Эмили с Шарлоттой лишь подтверждали то, что она говорит правду. Когда сестры собрались уезжать, уже ближе к вечеру, им было отрадно сознавать, что несколько знатных дам, состоятельных и имеющих положение в обществе, искренне озаботились этой проблемой. И сама Калланта уже не могла запросто выбросить из своих мыслей то, каким надругательствам подвергаются подростки вроде Альби.
В то время как Шарлотта была поглощена непримиримой борьбой с детской проституцией в целом, стремясь повлиять на тех, кто определял общественное мнение, Питт по-прежнему был сосредоточен на убийстве Альби.
Этельстан загрузил его делом о мошенничестве; речь шла о многих тысячах фунтов, которые на протяжении нескольких лет были похищены у одной крупной компании. Нескончаемые проверки двойной бухгалтерии, расписок и счетов, допросы бесчисленных перепуганных изворотливых клерков были Питту своеобразным наказанием за то, что он причинил столько хлопот в деле Джерома.
Тело Альби так и осталось в Дептфорде, поэтому Питту было не с чем работать. Делом по-прежнему занималась дептфордская полиция — если им вообще кто-то занимался. Но даже чтобы выяснить такую мелочь, инспектору пришлось самому съездить в Дептфорд в свое свободное время, после того как он закончил все дела, связанные с расследованием мошенничества. Проводить расспросы нужно было предельно осторожно, чтобы о них не прознал суперинтендант.
Стоял тот черный вечер после одного из тех унылых, беспросветных дней, когда в каминах совсем нет тяги, потому что воздух слишком тяжелый, и в любой момент небо грозит пролиться дождем из свинцово-серых туч, протянувшихся над самыми крышами и поглотивших горизонт. Газовые светильники неуютно мерцали, не в силах рассеять сплошной мрак, а ветер, дующий с реки, приносил запах прилива. На камнях брусчатки блестела тонкая наледь; двуколка, которую поймал Питт, быстро летела вперед, а возница сотрясался в непрестанных приступах хриплого кашля.
Извозчик остановился перед полицейским участком Дептфорда, и у Питта не хватило духа попросить его подождать, хоть он и понимал, что пробудет здесь, скорее всего, недолго. Ни человека, ни зверя нельзя было просить стоять без дела на этой мрачной улице, пронизываемой ветром. Холод мог убить лошадь, разгоряченную бегом; вознице, чей заработок зависел от животного, пришлось бы ездить кругами, не получая выручки, а просто чтобы не дать поту застынуть, от чего лошадь могла бы замерзнуть.