Я как-то ради интереса понаблюдал за ним. Так вот, он полает-полает и оглянется назад, потом передохнёт, и опять полает. Я-то сразу догадался: он оглядывается, чтобы посмотреть, не вышел ли кто-нибудь из дома, и не пора ли перестать надрываться. А, когда долго не выходят, он начинает пуще злиться и лаять, как-бы намекая - долго мне ещё понапрасну горло надрывать, глухие что ли? Выходите мол, я вам тоже не заведенный.
Хит-рю-га, каких поискать! Ох, и хит-рю-га!
Сейчас он тоже старался! Однако от будки далеко не отходил, готовый в любой неблагоприятный для него момент юркнуть в неё, и уже оттуда продолжать лаять.
Я подошёл к калитке, чтобы открыть её, а Вовка уже во дворе - через забор перелез.
- Ты чем занимаешься? - поинтересовался он. - Родители дома или на работе?
Я ещё только приготовился «достойно» ответить, а он, словно пулемёт - Максим, опять затараторил:
- Давай, бросай всё и пошли купаться! Витёк и Колян, наверное, половину дороги уже прошли. Я им сказал, что мы догоним, а если нет, то встретимся на нашем всегдашнем месте.
Здрасьте, пожалуйста! - подумал я, предложение, конечно, очень даже заманчивое, но..., как же Мунька? (Мунька - это наша корова-кормилица). Мне мама строго-настрого наказала, чтобы я накормил её. И ещё, она, помахав туда-сюда пальцем перед моим облупленным от солнца носом, добавила: «Ни в коем случае, слышишь, ни в коем случае! - ещё раз повторила она строго, - не вздумай оставить её без воды. Узнаю! Уши оборву!»
У меня и раньше случались такие промахи. Так Мунька в прошлый раз уже не выдержала наверно, наябедничала на меня. Когда мама пришла с работы и подошла к ней, она как замычит, а потом как заплачет, не как человек, конечно, навзрыд, а молча: из глаз слёзы как покатятся, крупные-крупные, величиной с горошину! Мама обняла её за шею, гладит и приговаривает: «Опять этот бездельник с друзьями целый день на арыке проболтался! Ну, я ему, паразиту, задам!»
Мунька постепенно плакать перестала, и нет-нет, да посмотрит в мою сторону, как-бы говоря этим - «Ну, что, дождался, не будешь меня без воды оставлять. Я ещё не то про тебя могу порассказать. Мама ахнет!»
Я, так, чтобы мама не увидела, показал ей кулак, но чтобы она меня окончательно не выдала, решил исправить свою оплошность с водопоем. Пришлось быстренько принести Муньке три ведра воды. Так она, зараза, всю воду выпила до дна и ещё наверно хотела, но мама сказала: «Хватит Мунька, а то лопнешь! Он тебе, попозже, ещё принесёт» - и так это строго посмотрела на меня, что я даже чуть-чуть испугался, что меня накажут. Но, ничего, обошлось!
- Вовка! - говорю я, - мне корову надо накормить, а потом ещё и напоить. Кроме того..., я почесал в затылке..., у меня арифметика под грушей лежит-прохлаждается..., и вообще - я, наказанный! Потом немного подумал и добавил для пущей убедительности: «Мне, к твоему сведению, со двора строго-настрого запретили выходить».
- Подумаешь! Арифметика у него! Впереди ещё половина лета. - Никуда твоя любимая арифметика не денется! - стал уговаривать он меня.
Я, в душе конечно, а не на виду, так надеялся, так надеялся, что он уговорит меня, а я соглашусь пойти с ним. Втайне я даже помогал ему себя уговаривать.
...А за корову не боись. Мы корове груш натрясём, пусть наслаждается. - «Ваша корова любит груши?» - продолжал он искушать меня. Мы всего-то на часик сбегаем, искупаемся и бегом назад. Твои даже не узнают. Гарантирую! Кто им скажет? Не, ты же? Я-то, точно - нет! Я же твой друг!
Наконец он чуть-чуть прервался, наверное, чтобы набрать в грудь побольше воздуха, и продолжил: «Между прочим, корове тоже хоть раз в жизни груш поесть хочется...»
Последние Вовкины слова, особенно о любви коровы к грушам, сломили моё, не такое уж твёрдое сопротивление. Я был бессилен перед его доводами, как крепость «Измаил» перед Суворовым. Я недавно об этом прочитал в книжке. Ин-те-рес-ная...! - Не читали...? Напрасно.
Мы быстренько залезли на дерево, натрясли груш, а потом я вывел из прохладного сарая Муньку.
Вначале она упиралась: ну, скажите, пожалуйста, какой здравомыслящей корове, так я подумал, когда выводил её, захочется прохладное стойло покинуть, и париться на жаре?
Тогда я сунул ей под нос грушу - она понюхала её, а потом с превеликим удовольствием начала похрумкивая жевать.
Коровы тоже, оказывается, как и люди, любят полакомиться вкусненьким.
А груши-то у нас вкусные-превкусные! Я бы и сам с удовольствием съел ещё пару штук, но было уже некуда их запихивать. Живот и так трещал от переполнения. Я даже иногда слышал, как что-то внутри живота то ли потрескивало, то ли погукивало. В общем, в нём происходил какой-то непонятный для меня процесс пищеварения.