Коротко говоря, в последнее время Виктор Павлович начал ощущать, что он вовсе не богат, а... ну, полубогат, что ли. Это полубогатство оказалось для него сущим проклятием, ибо Ремизов был честолюбив и не хотел, подобно Скупому Рыцарю, так и умереть на сундуке с дублонами...
Капель, срывавшаяся с бетонного козырька над крыльцом, барабанила по плечу его кожаной куртки, но Ремизов этого не замечал. Щурясь на весеннее солнышко, он неторопливо курил и между делом продумывал предстоящие ходы и комбинации. Его поле было вспахано, засеяно и дало отличные всходы; пришла пора собирать урожай. Пять минут назад Виктор Павлович завершил сеанс электронной связи с одним из крупнейших подпольных аукционеров Лондона, нажившим состояние на перепродаже вывезенных со всех концов света краденых раритетов. Этот мистер как-его-там скупал произведения искусства за полцены, снабжал их фальшивой легендой, а после толкал с аукциона толстосумам из Европы, Азии и обеих Америк, которые слетались на его зов, как стервятники на падаль. Связаться с ним оказалось нелегко, но Виктору Павловичу это удалось, и цена, предложенная аукционером за Любомльскую Богоматерь, превзошла самые смелые ожидания. По сравнению с этой суммой его шестьсот тысяч казались жалкими грошами; Ремизов точно знал, что, выехав с иконой в Лондон, назад уже не вернется - ни за что, никогда. Пропади она пропадом, эта страна дураков, край вечнозеленых помидоров, населенный алкашами и шизофрениками! Взять хоть этого старого козла, Байрачного... Ну, вот чего, спрашивается, он уперся? Ведь чего только не предлагал ему Виктор Ремизов! Лечение у лучших зарубежных специалистов предлагал? Предлагал. Деньги давал? Было и такое, и деньги, между прочим, ему предлагались такие, каких этот гнилой мухомор в жизни не видывал. В хоспис пристроить обещал? А то как же! Хотя бы умер по-человечески, баран... Так нет же! Он, видите ли, не имеет морального права торговать духовным наследием предков. Тьфу, скотина тупая!
Зажав окурок между большим и указательным пальцами, Ремизов щелчком отправил его в сугроб. Бычок ударился о смерзшийся ком грязного снега, отскочил, рассыпался искрами и закатился в глубокий след собачьей лапы, дымясь там, как костер, разведенный микроскопическим эскимосом в ледяной пещере. Виктор Павлович надвинул на лоб козырек кожаного кепи, засунул руки в карманы куртки и торопливо зашагал к своей машине, которую он из осторожности припарковал за углом. Помимо куртки и кепи, на Ремизове были старые черные джинсы и рыжие туристские ботинки на меху, еще, крепкие, но давно потерявшие блеск новизны. Словом, это был тот самый наряд, в котором Виктор Павлович обыкновенно жарил шашлыки у себя на даче, и он чувствовал себя довольно глупо, шагая в этом тряпье по одной из центральных улиц столицы. Тот факт, что половина попадавшихся ему навстречу мужчин была одета гораздо беднее и проще, нисколько не утешал Ремизова. Он начал ощущать себя миллионером и не собирался становиться на одну доску с разным сбродом.
Подобным образом Виктор Павлович вырядился для того, чтобы не выделяться своим бежевым кашемировым пальто и белоснежной шляпой среди шантрапы, которой было заполнено Интернет-кафе; в кафе же он отправился для того, чтобы обеспечить полную конфиденциальность своих переговоров с лондонским аукционером. Ремизов был предусмотрителен, и ему не хотелось, чтобы на жестких дисках его собственного компьютера остались хотя бы малейшие следы стертой информации по этому делу. Переговоры проходили в несколько этапов, и всякий раз Ремизов выходил на связь из нового места, никогда не проводя за клавиатурой компьютера более пяти, от силы десяти минут. Это тоже не гарантировало ему полной безопасности, но, с другой стороны, чего ему бояться? Если бы Байрачный решил настучать на него в ФСБ и если бы там стали следить за каждым шагом Виктора Павловича - тогда, конечно, да, тогда бы ему не поздоровилось. Но Байрачный - дурак, он ни за что не станет стучать, ему это, видите ли, стыдно... Он, понимаете ли, Солженицына начитался! Одно слово - интеллигент в первом поколении, истеричка, баба в штанах... Так и будет сидеть в обнимку со своей иконой, пока не подохнет.
Серебристая и обтекаемая, как обкатанная морем галька, "Ауди" Ремизова стояла за углом, весело поблескивая на солнце любовно отполированными боками.
На номерных знаках гордо красовался державный триколор - украшение весьма дорогостоящее, но также и весьма полезное. Думские номера стоили Виктору Павловичу сумасшедших денег, зато теперь ни один обладатель полосатой дубины не смел даже косо посмотреть в сторону его автомобиля - с дороги, мусорюга, власть едет!
Ремизов сел за руль, раздраженно бросил на соседнее сиденье дурацкое кепи и сильно потер ладонью лоб, на котором краснела оставленная головным убором полоса. Следовало все-таки решить, как быть дальше, что Делать и, главное, куда именно направиться в данную минуту. У него были кое-какие дела в магазине - дела, прежде казавшиеся важными и неотложными, а теперь вдруг утратившие в его глазах всякое значение. К тому же явиться в магазин в таком виде было бы попросту неприлично. Значит, надо ехать домой, переодеваться, потом ехать в магазин и заниматься там какой-то тоскливой чепухой...
"К черту, - решил он. - К черту чепуху, она же ерунда, она же вздор и чушь. К черту все! Дожать Байрачного - вот то, что мне сейчас нужно! Иначе все эти переговоры с англичанином - пустой треп, секс по Интернету, онанизм махровый... Во что бы то ни стало дожать этого старого вонючего козла, моего любимого учителя! И я его дожму. Ох как я его дожму! Почему бы и нет? С англичанином, продувной бестией, договорился, а с этим полутрупом не договорюсь?"
Он поспешно запустил двигатель, потому что додумывать эту мысль до конца ему было страшно. Полутруп - он ведь полутруп и есть: деньги ему не нужны, лечиться ему поздно... Он даже смерти уже не боится, потому что жить ему невмоготу, больно ему жить. Вот и договаривайся с таким, черт бы его побрал...
Вытянув шею, он поймал в зеркале заднего вида свое отражение и поморщился: его круглое, обычно жизнерадостное и смеющееся лицо сейчас было хмурым, даже угрюмым.