"Небось, влюблена в своего шефа по уши, - подумал Валерий. - Еще бы ей не влюбиться! Пожилой, интеллигентный, богатый, с виду - настоящий джентльмен, только тросточки с золотым набалдашником не хватает... Чем не жених? А то, что из него, наверное, песок сыплется, так это ей до фонаря, она и сама далеко не девочка..."
Мысли текли лениво и плавно, ни на чем подолгу не задерживаясь. Это было привычное состояние; объекты наблюдения, попадая в поле зрения видеокамеры, переставали восприниматься как живые люди, автоматически превращаясь в персонажей немого черно-белого кино - скучного, бессюжетного. Они могли чудить, как им заблагорассудится, Валерия это не касалось - до тех пор, естественно, пока их чудачества не начинали угрожать безопасности охраняемого объекта. Плоские черно-белые фигурки, копошившиеся на экране, не имели ничего общего со своими живыми прототипами и вели себя совсем не так, как ведут себя люди на глазах у других людей. Вон Дракон, пользуясь тем, что его никто не видит, запустил мизинец в левую ноздрю и орудует им с таким глубокомысленным видом, словно рассчитывает обнаружить там что-то ценное. Так и есть, обнаружил. Вынул, внимательно осмотрел, слизнул с ногтя... Сожрал. Знает ведь, что камера наверняка где-то рядом, - знает, но не помнит, потому и поступает как горилла в клетке... А как там наш работодатель?
Работодатель, как и следовало ожидать, не тратил время на ковыряние в носу. Он давно развернул извлеченный из сейфа пакет и теперь разглядывал его содержимое - то просто так, то через сильную лупу. Насколько мог разглядеть Валерий, это была какая-то доска - икона, наверное. Скорее всего икона, и, судя по тому, как бережно Лев Григорьевич с нею обращался, икона по-настоящему старая и очень ценная. Наверное, это и был тот самый предмет, о котором антиквар говорил, явившись в магазин, недаром же икона хранилась в сейфе, вскрыть который было под силу далеко не каждому медвежатнику.
Вдоволь насладившись созерцанием своего сокровища, антиквар убрал икону обратно в сейф, закурил, снял трубку телефона и набрал чей-то номер. Он долго ждал ответа, а потом еще дольше с кем-то говорил - довольно эмоционально и, судя по выражению лица, раздраженно. Не добившись, по всей видимости, желаемого результата, он швырнул трубку и с крайне недовольным видом откинулся на спинку кресла. Ему потребовалось некоторое время, чтобы успокоиться, после чего он вернулся к разглядыванию каталога. Валерий негромко вздохнул: излишне вспыльчивый и высокомерный антиквар ему не нравился, - и он мечтал поскорее убраться с этого объекта на привычный склад, куда можно было смело приводить Шайтана, - там, на складе, против присутствия обученной собаки никто не возражал и даже наоборот: хозяин немного приплачивал Валерию за то, что тот приходил на дежурство с помощником. У них это называлось "на колбасу" - ну, как официантам или таксистам дают на чай, которого ни те, ни другие не пьют...
Время тянулось медленно, но все-таки шло, не стояло на месте, и в полдень Валерий сменил Дракона на его посту у входной двери. Перед тем как сделать это, он вышел на улицу и с наслаждением, в охотку выкурил сигарету, щурясь на веселое солнышко и слегка поеживаясь на свежем мартовском ветру. Потом его место у крыльца занял Дракон и тоже покурил - торопливо, жадно и без видимого удовольствия, как человек, который наедается впрок просто потому, что позже поесть ему будет негде.
Заняв позицию у входа, Валерий некоторое время осторожно маневрировал, пытаясь стать так, чтобы не составлять единую композицию с закованным в латы чучелом рыцаря. Из этого, увы, ничего не получилось: чтобы окончательно отвязаться от железного болвана, следовало уйти в глубину помещения, откуда входная дверь почти не просматривалась. Бондарев решил, что вредный старикан, хозяин этого заведения, нарочно поставил латы здесь, чтобы поиздеваться над охраной.
Придя к такому выводу, он мысленно плюнул и махнул рукой: каждый развлекается, как умеет. И самоутверждается, между прочим, тоже... Мускулистые амбалы никогда не упускают случая позубоскалить по поводу интеллигентных хлюпиков в очках, а те, в свою очередь, не устают обвинять своих оппонентов в тупости. Редко, очень редко встретишь такого человека, как Филатов, - чтобы и голова работала, и в рыло в случае чего мог бы закатать.
В магазине было тихо, тепло и скучно. Марина Витальевна за кассой шелестела страницами журнала и время от времени тихо, деликатно сморкалась в платочек - видать, роман ей попался чрезвычайно жалостный.
Про несчастную любовь, наверное... И как люди могут читать такую чепуху? Этого Валерий не понимал, хоть убей. Сам он, кроме газет, ничего не читал: газеты, хоть и врали, но все-таки излагали факты, а не выдумки каких-то бездельников, которые высасывают из пальца истории, каких на свете не бывает да и быть не может.
"Интересно получается, - подумал он, стоя у дверей и краем глаза наблюдая за парочкой покупателей, которые сонно бродили от витрины к витрине, разглядывая местные диковины. - Вот взять, к примеру, Пушкина.
Написал он, скажем, "Капитанскую дочку" - про пугачевский бунт, значит. Так ему и почет, и уважение, и деньги, хотя он того Пугачева и в глаза не видел.
А Пугачеву что? Известно что... Хотя это, наверное, неудачный пример. Пугачев, пока по Руси гулял, тоже имел что душе угодно. Кончил он, конечно, плохо, так ведь и Пушкин от него недалеко ушел - в тридцать семь лет помер".
Покупатели ушли, пришли другие, потом еще и еще.
Марине Витальевне пришлось отложить свой журнал и заняться делом. Древняя касса трещала, как пулемет, и сопровождала каждый выбитый чек мелодичным звоном колокольчика. Над входом тоже висел колокольчик, который звенел всякий раз, когда дверь открывалась.
Один очкарик купил длинный и широкий, отполированный, как зеркало, обоюдоострый меч и ушел, сияя от счастья и украдкой щупая рукоять меча сквозь оберточную бумагу. Валерий с трудом сдержал улыбку: даже он отлично видел, что меч - муляж, предназначенный только для украшения интерьера. Ударь таким хотя бы по буханке хлеба, и клинок сломается у самой рукоятки, треснет, как тонкое стекло, потому что муляж - он муляж и есть и сделан он с таким расчетом, чтобы им нельзя было воспользоваться по назначению.