- Да, - с задумчивым видом сказал Светлов и мечтательно закатил глаза к провисшему брезентовому потолку, - это идея. Надо вас того, этого... Короче, я скажу Гангрене, что ты на нее, как говорится, запал.
- Во! - ответил Юрий.
Это невразумительное восклицание сопровождалось весьма красноречивым жестом; увидев у самого своего носа пудовый кулак бывшего боксера и десантника, господин главный редактор рефлекторно отшатнулся и треснулся затылком о боковую стойку кузова. Это было совсем не больно, но очень громко и как-то унизительно, тем более что Филатов не преминул заржать самым оскорбительным образом.
- Казарма, - с отвращением констатировал Светлов. - Обидеть художника легко...
Юрий перестал смеяться.
- Это кто тут художник?
- Ну, не ты же. Ты только морды умеешь разрисовывать да перед строем речи произносить. А как только речь заходит о прекрасном, ты только и можешь, что кулаком грозить. Струсил, Инкассатор?
- Погоди, - сказал Юрий, с охотой ввязываясь в перепалку, потому что делать все равно было нечего, - погоди, ты это о ком сейчас говорил - о Гангрене своей, что ли? Это она, что ли, самое прекрасное, о котором якобы зашла речь?
- Ка-зар-ма, - раздельно, по слогам, повторил Светлов. - Когда ты отвыкнешь встречать человека по одежке? Если пуговка на воротнике расстегнута, значит, это не человек, а полный разгильдяй. В наряд его, на губу, в карцер! Ты ведь, небось, кроме тряпок, ничего и не увидел. А здесь тебе, Юрий Алексеевич, не армия, да и Гангрена - не один из твоих костоломов в голубых беретах.
Скажешь, я утрирую? Ну, ответь мне тогда, какого цвета у нее глаза?
- Делать мне больше нечего, как цвет ее глаз замечать, - с некоторым смущением проворчал Юрий. - Карие, что ли? Да нет, кажется, серые...
Теперь заржал Светлов. Юрий нахмурился, пытаясь припомнить глаза Гангрены, а потом фыркнул.
- Сволочь ты, Димочка, - сказал он. - Как есть законченный негодяй. Она ж в очках! В темных! Какие там к дьяволу глаза!
Они немного посмеялись, а потом Светлов сказал:
- Глаза у нее действительно карие и, между прочим, очень выразительные. Да и все остальное тоже ничего, поверь моему слову. А тряпки... Ну, это тоже своего рода униформа. Субкультура, понял?
- А где ты нарыл это диво? - спросил Юрий, косясь сначала на часы, а потом на вход в Интернет-кафе.
- Работа у меня такая, - сказал Дмитрий. - Делал репортаж о хакерах, вот и познакомились. Ей-богу, я сам иногда удивляюсь, сколько у меня знакомых, и каких! Как начну листать записную книжку, так просто оторопь берет: откуда?! Но, как видишь, иногда это бывает полезно.
Юрий снова посмотрел на часы и крякнул.
- Долго, - сказал он. - Надо было самим идти.
- Если Гангрена не справится, то мы с тобой и подавно, - остудил его Светлов. - И вообще, сколько можно говорить одно и то же? Решили ведь, что так будет лучше!
Юрий скрестил руки на груди и с самым недовольным видом съехал по спинке сиденья вниз. Он уже свободно двигал левой рукой, и оставалось только гадать, чего ему это стоило. Филатов надел кожаную куртку, и, даже если у него открылось кровотечение, заметить это было невозможно. "Хитрец, подумал про него Дмитрий. Благородный Атос... Только у Атоса, помнится, было проколото правое плечо, а у этого здоровенного чудака чуть ли не до кости распластан левый трицепс. А все туда же - драться..."
Филатов закурил. Серый дым, лениво клубясь, пополз по ветровому стеклу, толкнулся в закрытое окно и расплылся по нему мутной шевелящейся кляксой.
Светлов недовольно покрутил носом, нерешительно заглянул в свою собственную пачку, но не стал ничего предпринимать: курить ему не хотелось, а просить Юрия открыть окно было бесполезно - он бы все равно не послушался. Припаркованный в двух шагах от Интернет-кафе джип и без того выглядел довольно подозрительно, но, пока окна были закрыты, а высокие спинки сидений хотя бы отчасти скрывали сидевших внутри людей, он еще как-то мог сойти за пустую машину. Дым, клубами валящий из открытого окна, сделал бы Светлова и Филатова заметными.
- Что ты куришь? - спросил Дмитрий, облекая свое недовольство в наиболее дипломатичную форму.
- "Парламент", - ответил Инкассатор, делая вид, что не заметил содержавшегося в вопросе подтекста.
- Странно, - пробормотал Светлов. - А воняет, как "Памир".
- Это потому, что оба названия начинаются на один слог, - сказал Филатов, сделал глубокую затяжку и раздавил почти целую сигарету в пепельнице. - Так лучше?
- Немного, - проворчал Светлов. - Кофейку бы сейчас! В кино американские копы, когда сидят в засаде, все время пьют кофе с пончиками. Ты знаешь, какие у них пончики? Здоровенные, пушистые, а внутри начинка шоколадная или, там, малиновая...
- И капуччино в пластиковых стаканчиках, - морщась, добавил Юрий. Сладкий. Со сливками. И сладкий пончик с шоколадной начинкой. Слипнуться не боишься?
- Конечно, - сказал Светлов, - тебе подавай черный кофе без сахара, а вместо пончика - полпачки сигарет. А сахар, между прочим, необходим для нормальной работы головного мозга. Зря ты им пренебрегаешь, Юрий Алексеевич. Результаты этого пренебрежения становятся все заметнее с каждым годом.
- Это не из-за сахара, - сказал Юрий, неожиданно для Светлова восприняв его задиристую реплику с полной серьезностью. - Просто лет до тридцати мы меняемся в лучшую сторону - взрослеем, умнеем, крепнем, а потом начинается обратный процесс, и никаким сахаром, никакой физкультурой, пластической хирургией и биологическими добавками его не остановишь. Притормозить можно, а остановить - нет, нельзя. Да и не нужно это - останавливать процесс. Смысла в этом я не вижу, хоть убей.
- Как это? - искренне удивился Светлов. - Неужели не интересно посмотреть, что будет через пятьдесят лет? Или через сто?
- Не-а, - лениво, но совершенно искренне ответил Инкассатор. - Ну, изобретут еще что-то новенькое в придачу к компьютеру и мобильному телефону, научатся лечить рак и СПИД, ну и что? Люди-то, какими были три тысячи лет назад, такими и останутся, а вместо СПИДа появится какая-нибудь новая дрянь, позабористее...
- Ты это серьезно?
- Абсолютно.
Светлов почесал макушку и хотел еще что-то сказать, но в это время где-то позади них раздался протестующий визг покрышек и стремительно нарастающий злобный рев мощного автомобильного двигателя. Дмитрий винтом перекрутился в кресле, но увидел только забрызганное дорожной грязью, непрозрачное заднее стекло джипа.