Сегодня молодые японцы не знают культурную историю своей страны. Многие тоскуют о потерянном мире искусства и красоты, но куда бы они не пошли, всюда натыкаются на бетон и искусственное освещение. Эта проблема еще более серьезна в других азиатских странах, таких, как Китай или Тибет, где старинные культуры находятся в смертельной опасности. В Японии осталось очень мало домов, в которых можно почувствовать дыхание древней красоты, и что самое смешное, большинство из них принадлежит иностранцам, таким, как Дэвид или я. Когда посетившие мой дом студенты уходят глубоко взволнованными, я испытываю гордость, и чувствую, что моя задача, как коллекционера произведений искусства, была выполнена.
Близится конец двадцатого века, и мир собирателей искусства находится в поворотной точке. Во всем мире видны изменения — частных хозяев сменяют общественные организации. Предметы из моей коллекции переходили из одних рук в другие, либо хранились веками, как семейные сокровища. Я представляю, что их прежние хозяева изучали их и радовались ними так же, как и я; они жили с ними, открывали связанные с ними секреты, благодаря чему росло знание этих людей об искусстве и жизни. Однако времена, когда человек мог обладать такими предметами, близятся к концу; я полагаю, что большая часть моей коллекции однажды окажется в музее. Частный коллекционер следующего поколения должен будет обладать очень большим состоянием, чтобы создать подобную коллекцию, и весьма вероятно, что мой нынешний стиль жизни не переживет этого столетия.
В последние года антиквариат в Японии стал редкостью. Пятьдесят послевоенных лет объекты из kura текли на рынок искусства, словно вода из бьющего источника. Но после пятидесяти лет разрушений осталось только несколько kura, и предметы ubu постепенно исчезают с киотских аукционов. Особенно заметно уменьшилось число и качество ширм, а так же картин тушью, которых через несколько лет вообще не будет. Источник высыхает. Мои возможности содержать коллекцию зависят от одной единственной вещи — отсутствия у японцев интереса к азиатскому искусству. Пока так будет продолжаться, я смогу обогащать свою коллекцию, и сейчас, хотя это звучит эгоистично, я молюсь, чтобы это состояние продлилось еще немного.
Япония и Китай
Hapaks legomenon
Мой преподаватель истории Китая в Йельском университете, A.F.Wright, начинал свои лекции так: «Оглядываясь на великое прошлое Китая, я не знаю, с чего начать. С расцвета династии Тан в восьмом веке нашей эры? Или на тысячу лет ранее, с Первого Императора, и резни ученых? А может, отступить еще на тысячу лет, и начать с князя Чжоу, мудреца и политика? Нет!» После этого он стучал в пол, и наступала гробовая тишина. «Я начну с выветривания Гималаев!»
В свою очередь Рой Миллер, мой преподаватель японского, начинал семестр с приглашения студентов к себе домой, на суши и японские танцы. В этом заключается разница между синологией и японистикой – это на первый взгляд похожие, но в реальности совершенно разные миры. Меня заинтриговала эта разница, которая нигде не выражалась так ярко, как на почве академического обучения.
Хотя в начальной школе я учил китайский язык, два года, проведенные в Иокогаме начала шестидесятых, направили меня к японистике. После возвращения в США, я увлеченно слушал музыку кабуки и народные песни, которые записал с радиопередач. Мы привезли с собой несколько ящиков «моментальных» макарон, и благодаря этим макаронам, музыке, и произведениям искусства, которые собирала мама, сохранилась моя любовь к Японии. Когда я пошел в среднюю школу, то уже знал, что буду изучать японистику. Одним из немногих университетов, которые располагали таким факультетом, был Йель, и там, в 1969 году, я начал учебу.