А это? Тут было гадко. Честный монах не должен был знать людей, которые разбирались в том, кто часто посещал это место!
— Морис… — он делал вид, что не слышит ее. — Морис! — это и ложка, попавшая по его переносице, привлекли его внимание. — Может, тебе лучше рассказать о своем «связном»?
— Я думал, мы договорились, что ты не будешь задавать вопросы.
— Это было, когда я не восприняла тебя всерьез. Теперь я против.
Морис мог жевать щеку, а мог пытаться не выплюнуть рагу, которое зачем-то стал есть. Шинс не была уверена. Несколько раз он начинал открывать рот, вдыхать, но передумывал говорить то, что было у него на уме.
— Все хорошо, Морис, — Шинс отклонилась на стуле, скрестив руки, бодро улыбаясь. — Я просто пойду за ним после нашей встрече. Мы узнаем так все, что нам нужно, да, Ольгун?
Монах будто увидел призрака и понял, что задолжал ему денег.
— Нельзя так!
— Ох… но это ведь довольно просто, да? Просто следить за ним и идти за ним.
— Виддершинс… — Морис отвлекся и стал мять остатки рагу в миске. Воровка была отчасти в ужасе, понимая, что «еда» принимает тот облик, какой из нее лепили пальцы монаха. — Я знаю, ты хорошая. И Ольгун делает тебя лучше.
Она хмыкнула, но не перебила.
— Но ты не знаешь Лурвью. Он знает. И он хорош в этом. Он тебя заметит.
— Вряд ли. А если и так… — она попыталась пожать плечами, и стул пошатнулся. — Я просто спрошу его прямо.
— Ты не знаешь, как можешь навредить! — заскулил Морис.
— Не знаю, — сухо признала она. — Боги знают, куда я вмешаюсь, — и в ответ на беззвучный комментарий. — Что? Нет. Ты знаешь? Тогда я не про всех богов говорила, да?
Она вернулась к неразговорчивому товарищу.
— Хватит смотреть на меня, как на безумную.
— А это тайна?
Виддершинс ждала, пока Ольгун перестанет хохотать в ее голове, так что не ответила Морису.
Когда ее мысли прояснились, и она смогла хмуриться, Морис принял решение.
— Я не скажу тебе его имя, — твердо сказал он. — Но он… кхм…
— Не самая информативная подсказка.
— Он… поставщик и бывший приобретатель… необычных товаров.
— Бывший вор, а теперь — скупщик краденого, — перевела она.
Улыбка Мориса была такой же разбавленной, как эль.
— Ну, да.
Виддершинс вскинула руки, чуть не рухнув со стула назад.
— Почему нельзя было так сказать? Хотя ты вряд ли хотел меня задеть… — она замолкла и медленно склонила голову на бок. — И раз разум догнал мой язык, ты не должен вообще знать таких людей! Разве он тебя не оскорбляет?
— Кто сказал, что нет?
Ее слова пропали от горечи, попавшей в голос монаха. Шинс кивнула, позволяя ему продолжить.
Перестав издеваться над едой, Морис рассеянно крутил миску, где она жила.
— Церковь… многое потеряла за века. Тексты. Святые реликвии. Иконы, — миска крутилась. — Порой кусочки не удается найти или забрать, когда они найдены, законными методами, — поворот. — И стража не трогает этого вора, пока он не пускает кровь, и взамен он порой… — поворот.
— Он приносил тебе украденные товары, — Виддершинс думала, что разочаровываться в Церкви еще сильнее она уже не сможет. Но эта ситуация сделала все хуже.
— Возвращал вещи, — исправил ее Морис, но возражение было вялым. Поворот миски.
— Угу. Как это типично. И откуда ты все это знаешь?
Впервые — не только в этом разговоре, но и во всех ее разговорах с ним — лицо монаха стало маской, а взгляд — тяжелым.
— В этом мире не так много святых, Виддершинс. Даже хорошие люди порой марают руки. Или руки своих помощников.
Ольгун — как всегда, да? — не дал ей сорваться со стула и ударить мужчину напротив. Шепот божества, успокаивающий, подавил ее гнев так, чтобы она не поступила глупо.
Как он посмел?! Как он смел так говорить о Уильяме?
Или… Морис знал архиепископа ближе, служил ему годами. Шинс знала его недолго.
«Я сама придумала ему светлый образ, да?».
Она не знала, говорила с Ольгуном или просто думала, и это не имело значения. Божество не успело ответить, если вообще услышало ее, ведь гость, которого они ждали, наконец, соизволил прибыть.
Он был в наряде, что выделял его в такой толпе, но не слишком. Его одежда была лучше, чем у всех тут, но не яркой, не цветной, как из другого мира. Просто он был из жителей низшего класса, которому везло больше. На него смотрели с завистью, те, кто отходил от него, раздраженно ворчали, но никто не пересекал границу с враждебностью.