— На счет три! — крикнул он и закашлялся, когда дым повалил к нему.
Шинс оглянулась, увидела Ануску, Чандлера и Каланту, двигающих диван, что помешал бы повалить стеллаж, и ковер под ним. Это было неплохо.
— Раз!
— Ольгун, постарайся сделать так, чтобы книги, что выскользнут…
— Два!
— … падали прямо под дерево, а не разлетались по…
— Три!
Отвернувшись, щурясь от жара, Виддершинс потянула, и Арлуин с ней. Ее руки дрожали, мышцы протестовали. Сила Ольгуна хлынула в нее, но не так много, как она надеялась, ведь он отвлекался на горящие книги. Стеллаж покачнулся, встал ровно, снова пошатнулся…
И рухнул с грохотом, отплевываясь пеплом.
Ольгун приблизился. Только пара горящих клочков бумаги и немного искр сбежали из-под тяжелого стеллажа, и их быстро потушили шторами, что Шинс и Арлуин сорвали с окна. Когда они закончили, даже струйки дыма перестали вылетать из-под упавшего шкафа, а дерево не загорелось.
Виддершинс тогда поняла, что слышит звук, не связанный с огнем, пронзительный вой, где едва можно было различить ругательства и проклятия.
Ее волосы выбились, все подобие детской невинности пропало, Фифи извивалась и визжала. Сирилл и Хелен сжимали руки за ней, медленно уводили ее от главных дверей, куда она пыталась убежать. Судя по их лицам и дрожи конечностей, Виддершинс была уверена, что, если бы огонь разгорелся, Джозефина могла броситься в его объятия.
Она заткнулась, когда Виддершинс приблизилась, взгляд обжигал сильнее, чем огонь ее фонарика. Она плюнула, но Шинс обошла пятно, не замедляясь. Воровка остановилась почти на расстоянии руки, прижала задумчиво палец к губам.
— Средние дети, — отметила она, — всегда под самым большим давлением, да? Младшие не стали бы играть в политику, но средние? Можно подставить нескольких братьев и сестер и стать собакой горы, — и тише. — Помолчи, Ольгун. Это мои метафоры, и я подбираю их, как хочу.
Она снова заговорила громко:
— Играть дурочку было умно. Это отвело от тебя подозрения. Не знаю, смогла бы я так играть годами, но тебе роль, наверное, далась легко, — она сладко улыбнулась. — Прошу, скажи, что я ошибаюсь. Скажи, что ты не испорченная дурочка, которой мало того, что она унаследует, и… — она отошла на несколько шагов, схватила улику-флягу и подняла ее, — хочет наказать семью за это.
— Глупая сволочь, — ответила Фифи, но румянец на ее щеках и скрип зубов были тем ответом, в котором нуждалась Шинс.
— Вот, что ты собиралась сделать… — начала Виддершинс.
— Гори в аду! Я ничего для тебя не сделаю!
— О, сделаешь.
Шинс и Джозефина повернулись в главе дома Делакруа, идущей к ним. Ее щеки опухли, глаза покраснели, то ли от дыма, то ли от эмоций, которые Шинс от нее не ожидала, воровка не знала ответ. Что бы она ни ощущала, она теперь была гранитом.
— Ты поступишь, как сказано. Без споров, колебаний, обмана. Это понятно?
— Матушка, и ты гори в аду. Это понятно?
Судя по оханью, такие слова Каланте были грехом страшнее, чем предательство Фифи или попытка сжечь всех заживо.
— Глупая девчонка! — хоть Джозефина перечила, тут она сжалась от яда в голосе матери. — Ты была умнее, когда играла в дурочку! Что ты ожидаешь? Сидеть взаперти дома? Отрабатывать делами по дому? Быть изгнанной в другое наше имение? Ты отправишься в тюрьму, Джозефина! Я отдам тебя магистрату и выскажусь против тебя!
Девушка побелела, как и некоторые ее родственники.
— Матушка, я…
— Не зови меня так. Как ты хочешь предстать перед констеблями и судьями? Как аристократка или крестьянка без имени? мне отказаться от тебя до или после приговора?
Джозефина перестала дышать, а потом разрыдалась, шумно всхлипывая.
— Матушка, — сказал робко Арлуин, — может, стоит… он вздрогнул, когда его речь пропала за возмущением главы.
— Твое сотрудничество, — продолжала она, вонзая в дочь каждое слово, — определит, на каком этапе суда ты перестанешь быть моим ребенком. Понятно?
От безумных кивков к сапогам Виддершинс отлетели брызги слез. Хоть она презирала Фифи за эгоистичное предательство, ей было немного жаль рыдающую аристократку.
— Итак, — сказала Виддершинс, — вот, что ты собиралась сделать…
Интерлюдия
ДАВИЛЛОН
Когда телега остановилась, когда тряска по неровной брусчатке перестала греметь его костями, как кубиками в руке игрока, он все еще не сразу понял, что они застыли, что это на пауза из-за препятствий на пути, и не пауза, чтобы сориентироваться, а конец пути.