— Я была там, — сказала она слабым голосом. — Но мне все еще сложно поверить.
Морис потянулся над столом.
— Мне очень жаль, что…
Глина затрещала в руках Виддершинс, чай полился на стол.
— Да, — сказал он, отодвигаясь. — Но история Сикара заполнила бреши, по крайней мере, я стал понимать твою ситуацию.
— Это вас волнует?
— Могло бы, — не спорил он, — но Его высокопреосвященство не переживал. Он доверял тебе… и Ольгуну. Я не могу перечить.
— Спасибо за это, — сказала она искренне. — Я… погодите. Разве он не хотел, чтобы вы сменили орден и стали священником? Помнится…
— Я — слуга, Виддершинс. Я не хочу никого вести.
— Может, потому вы и должны.
В этот раз их взгляды пересеклись, Морис отвернулся первым. Буркнув что-то, что Шинс не уловила, он встал и вернулся с полотенцем, чтобы вытереть чай. Она ощутила слабый укол вины за чашку — она выглядела старой — но не вызвалась помочь ему.
После этого они мало говорили. Морис поведал новости и сплетни Давиллона, которые приносили в Лурвью путники, ушедшие оттуда позже Шинс. Но это мало ее интересовало, ведь там не звучали те, кого она знала. Она вкратце описала свои полгода, как бродила по Галиции, но не стала уточнять, в каких городах побывала, каких угроз избежала, и как ее пару раз попытались обворовать. И она не назвала причины, по которым покинула Давиллон.
Она устала, но была такой всегда, и только когда Ольгун подтолкнул ее, она поняла, что ее веки слипались, что она десятый раз зевала.
— Простите, — начала она. — Я…
— Тут хватит места на двоих, — предложил Морис. — Без подтекста.
— О, благодарю. Я переживала, что вы будете плохо себя вести.
— Виддершинс…
— Спасибо, Морис. Но нет. Мне нужно идти.
Он встал, и она впервые увидела решительность на его лице.
— Там темно. И холодно. Чего бы ты ни боялась, этой ночью оно тебя тут не найдет.
— Я… — она запнулась, а потом на нее накатила волна усталости, лишив ее конечности последних сил. — О, не смей!
Строгий ответ Ольгуна — и вторая волна усталости — напоминал отцовское: «Если не будешь заботиться о себе, придется жить как я» из ее детства.
Сдавшись — дуясь и ругаясь, хоть другим это не показалось бы проблемой — она позволила Морису показать ей кровать.
— Расскажите о «мятеже»?
— Ба! — Морис резко вскочил, проснувшись, и скатился с края узкой кровати, запутавшись в простынях. Хижина задрожала от удара монаха об пол.
Виддершинс прислонялась к шкафу, второму предмету мебели в комнате, скрестив руки и лодыжки. Она стояла в том месте и в той позе с тех пор, как закончила собирать вещи, чтобы уйти, больше половины часа назад. Скоро рассвет заглянет в окна, проверяя, можно ли ему прийти на завтрак, но девушке надоело ждать.
Морис барахтался еще миг, не показывался, и Шинс ощутила толчок в животе.
— Ладно тебе, Ольгун! Это простыня и всего три фута полета! Он справится… О, ладно, — она оттолкнулась от стены, сделала два шага от шкафа и замерла. — Эм, Морис?
Метания прекратились.
— Да? — ответ был странно приглушен, но скорее от смущения, чем из-за простыней.
— Вам помочь?
— Был бы рад…
— А, — продолжила она, озвучивая вопрос, что остановил ее, — вы одеты?
Миг. Другой.
— Вряд ли мне требуется помощь, спасибо.
Воровка фыркнула и ушла, топая ногами и хлопнув дверью, чтобы монах понял, что остался один в спальне.
Когда он вышел, она стояла в той же позе, но возле буфета. Он, к счастью, был уже полностью одет, но не в традиционное коричневое одеяние, как она ожидала, а в тяжелую тунику и штаны.
— Я не знала, что у вас есть обычная одежда. Ольгун, ты знал? Разве монахи не сгорают или превращаются в лягушек, если на них не ряса, поношенные сандалии и нить?
— Виддершинс…
— Двойная нить, да? Церковь расслабилась, да?
— Ты хотела поговорить о происходящем в Лурвью или нет? — спросил Морис, его тон был почти отчаянным.
Шинс кивнула.
— И?
— Давай я заварю…
— О, нет! — она выпрямилась. — Вы уже использовали запас своей милости, когда одевались.
— Использовал?!
— Конечно. Не мне решать, как вы проводите свое время, да? — а потом. — Ольгун? Вена у него на лбу должна так делать?
— Она выпирает почти весь год, — сказал Морис, решив, что ответами на вопросы мог хоть немного уберечь свой разум. — С тех пор, как церковь назначила преемника Его преосвященства как архиепископа Чеварье.