— Не бунты. Пока еще. Просто возмущения и вандализм, — он снова сжался от выражения ее лица. — Я… думаю, ты поняла смысл.
— Уверены? Ни один епископ не решил потыкать пару спящих медведей? Бросить дротики в гримуар и прочитать случайные строки?
— Думаю, так будет в следующем году.
Неожиданный и остроумный ответ утихомирил ее на миг, и Ольгун с насмешкой отметил, что этого монах и добивался.
— Она хочет помощи, Виддершинс. Если она поймет, что тебе можно доверять.
— Она? — Шинс покачала головой, пытаясь прогнать туман и, возможно, сбросить насекомое, гудящее в волосах. — Кто она? Чего хочет? Что такое?
— Ее преосвященство. Мы уверены, что кто-то устраивает беспорядки, хотя бы часть, и они умело скрываются ото всех, кого мы посылали искать их. Архиепископ надеялась, что ты…
Виддершинс отодвинулась и встала из-за стола, сбив стул, развернулась и побежала к двери. В этот раз мольбы монаха даже не замедлили ее, она распахнула дверь и бросилась к снежному ветру.
Глава третья
Лурвью во многом напоминал Давиллон, но были и отличия.
В бедных районах, далеких от бьющегося сердца Церкви Священного соглашения, хоть и относящихся к городу, все выглядело почти знакомо. Улицы в грязно-сером снеге, прохожие в тонких пальто и поношенных сапогах, тот же запах дешевого дерева и менее приятного топлива, которое сжигали, отчаянно защищаясь от наступления зимы. Те же здания, крупные, но едва живые, и они могли в любой момент обвалиться, как плохое суфле.
Но и тут была разница. Дороги были вымощены во многих местах, даже в жутких районах, и чаще кирпичом, чем брусчаткой. Архитектура была наряднее, с изогнутыми карнизами и искусно скругленными углами в нескольких местах. Одежда была лучше, пока ее не испортили носка и время.
И в те мгновения, когда здания и улицы договаривались с тучами наверху и туманом зимы внизу расступиться, на миг, залитый солнцем, даже из гадких районов Лурвью становилось видно центр. Центр города. Центр Церкви.
Большие арки и мосты сияющего белого гранита. Мраморные колонны и окна из дорогого стекла. Шпили и купола классических стилей, а еще 147 знамен с символами божеств.
Над всем этим возвышался один купол, такой большой, что мог родить несколько других, сиял серебром, несмотря на пасмурную погоду. Не украшенный, кроме узора из Вечного ока.
Бьющееся сердце и душа Священного соглашения, источник самой большой религии мира. Базилика Хора пробуждения.
Виддершинс не могла бежать еще сильнее.
Улицы не были пустыми, но людей было мало как для раннего утра — хоть было это необычным для Лурвью, или это было еще одно отличие от Давиллона, Шинс не догадалась бы, даже если бы пыталась. Где бреши между людьми и лошадьми с телегами были достаточно широкими, она проникала, почти не задевая прохожих. Где брешей не было, Ольгун подталкивал кого-нибудь сделать шаг в сторону, расчищая путь, или Шинс просто отталкивала людей с пути, бормоча извинения, чтобы не выглядело грубо.
Она не пыталась избегать юного монаха, который бежал за ней, выпуская облачка пара в холодном воздухе, пытаясь продеть руку в рукав тяжелого пальто — но она не замедлялась для него.
— Виддершинс, прошу! Ради богов, просто…
— Не богов, Морис, — рявкнула она, не оборачиваясь. — Церковь. Ради Церкви. А мне уже хватило людей церкви и их политики в моей жизни! Просто оставь меня!
— Что у тебя против церкви, а-а-а-а-а-ох!
Виддершинс не помнила, как отреагировала и зашевелилась. Миг растянулся на вечность, и она была не в Лурвью, перед ней не было отчасти заполненной дороги.
Она видела приют, и смотрители — монахи и монашки — утратили способность заботиться за неблагодарные годы работы.
Религиозный фанатик, призванный им демон, оставленные ими трупы — включая целую комнату ее друзей и товарищей, включая Уильяма де Лорена, включая мужчину, что был ей вторым отцом, Александра Делакруа.
Глупый священник играл с силами, которые не понимал, и он привлек опасного Ируока в Давиллон.
Тела… Боги, это существо поглотило столько тел… и хор призрачного смеха, что окружал его. Взрослые, дети…
Джулиен.
Она видела всех. Слышала их крики. Она ощущала запах крови, и это душило ее, проникая в ноздри и легкие, змей, что травил изнутри.
Они быстро пропали. Картинки, звуки, удушающий запах. Их смыл ручеек, холодный, чистый, радостно журчащий.